Воин нежно приложил палец к ее губам.

— Тише... Тише, это не ты.

От этого прикосновения Вайрани вздрогнула, слишком слабая даже для слов. Она лишь попыталась поднять руку с тонкими безжизненными пальцами, но и рука безвольно упала.

Эррил знал, что смерть уже близко. Он губами собрал слезы со щек несчастной и взял ее холодные пальцы в свои, прижав женщину к груди еще крепче. Больше он не оставит ее. По крайней мере, сейчас.

Глаза Вайрани оставались широко открытыми. Эррил приник к ним щекой и прошептал в холодеющее ухо:

— Я один виноват во всем, Вайрани. Больше я никогда не оставлю тебя.

И с трудом выталкивая слова из каменеющих губ, она прошептала в ответ:

— Я... люблю... тебя...

Он припал к холодеющему рту и почувствовал, как она отдает ему свое последнее живое тепло.

— Я люблю тебя, — шепотом ответил он, оторвавшись от губ, но Вайрани была уже мертва. Еще несколько долгих минут Эррил держал мертвое тело в объятиях, сжимая хрупкие пальцы и не стыдясь своих слез.

Рядом с ним валялся на земле железный кулак, снова ставший лишь обыкновенной игрушкой. Но что была ему теперь эта фантомная рука, когда в объятиях у него лежала та, которую он любил.

Которую... любил.

Спустя два дня ранним утром Елена стояла перед могилой Нилен на краю леса. Там, под сенью сгоревших деревьев они похоронили маленькую нюмфаю. Пауков в лесу больше не было, они исчезли так же, как и скорпионы после того, как пропали чары Темного Лорда.

Елена опустилась на колени. Черная взрытая земля могилы страшной раной чернела на зеленой траве. Сегодня они уходили вниз, на равнины, но девушка хотела еще раз отдать Нилен последний долг.

Она посмотрела на небольшой камень в головах, и боль стиснула ее измученное сердце. Вот опять кому-то пришлось заплатить за ее путешествие жизнью. Неужели путь ее всегда будет отмечен смертью, слезами и кровью? Удерживая рыдания, девушка осторожно выкопала маленькую ямку около камня.

Потом она осторожно вытащила из кармана желудь — подарок Могвида — и тщательно прикрыла его влажной землей.

— Если я не могу вернуть тебя домой, Нилен, то позволь мне хотя бы подарить тебе дерево. — Девушка встала, отряхивая грязь с серых брюк. — Пусть из смерти родится жизнь. Путь это будет лучшим памятником тебе, милая Нилен!

Отойдя от могилы, Елена посмотрела в луга, над которыми уже поднималось розоватое солнце.

Пора было трогаться в путь.

Ее все ждали. Фургон уже полностью нагружен и лошади впряжены. Лошадей они забрали у мертвых охотников. Из своих остались лишь две. Трудно описать радость Крала, когда он нашел своего Роршафа живым и невредимым, а на обратном пути обнаружил и Мист, спокойно пасшуюся на лугах неподалеку. Елена тоже была счастлива, но за три дня серая кобылка так разбаловалась на свободе, что теперь приходилось держать ее в строгости.

Все оставшиеся дни прошли в печальной работе рытья могил, причем охотников надо было похоронить отдельно от Вайрани и монстра.

Эррил не позволил никому коснуться тела своей возлюбленной; он сам вырыл ей маленькую могилу и на руках перенес туда, целуя и успокаивая по пути, как успокаивают маленького ребенка, проснувшегося после ночи кошмаров. И только Елена видела слезы на глазах старого воина, когда в могилу полетели первые лопаты сырой земли.

Но в этой печали и горе все сплотились и сблизились еще больше. Даже Могвид получил свою долю благодарности за участие в избавлении от крылатого монстра. Он бродил по опустевшему лагерю, и грудь его выгибалась колесом от гордости. А Мерик, вдруг начавший особенно уважать оборотня, даже предложил ему свою кобылу.

Один лишь Эррил держался особняком, подавленный своим горем. Он похоронил Вайрани и больше не вмешивался ни в какие дела, лишь изредка отдавая короткие точные приказания, связанные с отъездом.

Елена вздохнула. Зеленые луга принесли ей и ее друзьям слишком много горя. И чем быстрее они покинут их, тем лучше.

Но у нее оставалось еще одно дело. Глядя на вспыхивающие в лучах рассвета луга и холмы, она подняла к ним правую руку, купая ладонь в свете зарождающегося дня. Сердце девушки наполнилось желанием и надеждой — и желанный дар пришел. Вся ее рука погрузилась во вспышку алмазного света.

В следующее мгновение, глубоко вдохнув всей грудью, девушка опустила руку. Вся ее ладонь до самого запястья вновь переливалась всеми оттенками красного.

И Елена сделала шаг вперед — еще один шаг по долгой дороге, расстилавшейся перед ними, дороге, которая, в конце концов, должна была привести ее к самому Черному Сердцу. Девушка стиснула алый кулак и пошла прямо в сторону солнца. Она еще заставит Темного Лорда заплатить за всю кровь, за все горе, за все слезы.

И магия бушевала и бунтовала в ее зажатом кулаке.

— Я иду! — крикнула она восходящему солнцу и темноте, что еще лежала в низинах. — Я иду, и ничто не остановит меня!

Джоах жил пленником собственного сознания.

Пока его тело стояло в Большой Кухне в ожидании ужина хозяина, он сам смотрел через две дырочки в черепе и чувствовал себя пустой, подвешенной на стену тыквой. Он видел, как равнодушно шевелились его руки и сами собой двигались его ноги, в то время как где-то глубоко изнутри головы рвался беспомощный отчаянный крик, взывающий о помощи. Но губы оставались неподвижными, и с них всегда свисала тонкая ниточка клейкой слюны, тянущаяся через весь подбородок. Он чувствовал, как проклятая слюна течет изо рта, но руки не могли подняться и вытереть ее.

— Эй ты, мальчишка! — крикнул поваренок с жирными волосами, тыча ему в плечо грязной поварешкой. — Тебя мать башкой, что ль, об стенку трахнула? Пошел прочь отсюда, пока я тебя в котле не сварил!

Ноги Джоаха послушно сделали шаг назад.

— Пусть стоит, Брант, — проворчал повар от раскаленной плиты. Повар был толстобрюхим, как и все повара. Он носил грязный фартук, покрывавший его от шеи до ног и едва завязывавшийся на спине. Щеки его были постоянно красны от кухонного жара. — Ты же знаешь, у него и вправду с головой не все в порядке, так что уж особо-то не обижай мальчонку.

— Я слыхал, что родители бросили его в лесу на съедение волкам, — проворчал поваренок.

— Хоз-зяин х-хочет ест-ть, — услышал Джоах свой заикающийся шепелявый голос. Большего он произнести не мог, и все в Эдифайсе знали, зачем он, вообще, существует. Слова были тут не нужны — он служил просто некоторой заменой определенных предметов, необходимых в тот или иной момент.

— Да ты что! — возмутился повар. — Просто его кобыла копытом в голову долбанула, и все подумали, что он помер. А когда уж хотели закопать, он и пришел в себя! Тогда его и подобрал тот старый горбатый брат, и привел сюда. Взял, так сказать, на работу. Вот ведь доброта какая! — Он поднес к губам ложку с кушаньем. — Так что, помни, если хочешь остаться здесь работать, надо быть добрым. А теперь иди-ка, помешай второе, а то, не дай Бог, все пригорит.