И тут меня как обухом по голове – мать честная, так ведь тетку-то я прямиком из Резонанса и выдернул! Оглядываюсь, смотрю – и точно, подруга моя голову запрокинула, чуть поерзала, как будто устраиваясь поудобнее, и замерла.

Я – опять к ней. Снова за руку потряс, отскочил подальше, чтобы сумкой не двинула, и, пока она меня честить не начала, сразу в лоб спрашиваю: «Вы ведь сейчас в Резонансе, правда?» Тетка (кстати, не тетка, а вполне миловидная дама до тридцати), конечно, не того от меня ожидала, но и не поняла так, как я хотел. «Где? В чем?»

«Ну, это такое состояние, когда…» И тут я понял, что не объясню я ничего, только зря ее напугаю. В Резонансе я бы ей моментом все растолковал. И тут меня опять озарило – такой вот день был удачный. «Сиди здесь, – говорю. – Ни в коем случае никуда не уходи. И вернись туда, откуда я тебя выдернул. Я там буду через десять минут!»

Это был лучший спринтерский забег за всю мою жизнь. По пути я умудрился нарушить все правила движения пешеходов на перекрестках, перевернуть пару лотков с апельсинами, но когда ворвался домой и плюхнулся в кресло, Белочка была все еще в Резонансе. И ждала меня.

7

У нас с Белочкой теперь только одна проблема – в Резонанс мы можем попасть только поодиночке. Сколько я ни лазил по ее квартире и по окрестностям, ни одной точки входа, кроме скамейки под дубом, мне найти не удалось.

Но нас сильно успокаивает Градусник. Он у нас недавно, но во все очень быстро въехал, пришел в дикий восторг и грозится во всем разобраться и построить общую теорию Резонанса. (Правда, мы с него взяли честное слово, что он эту теорию никому не покажет. Или, по крайней мере, протянет с ее опубликованием, сколько можно.)

Так вот, Градусник говорит, что вход в Резонанс, скорее всего, зависит не только от места и позы, но и от самого человека. К этому нужно иметь определенные способности, которые наверняка передаются по наследству. Поэтому если у двух обитателей Резонанса будет общий ребенок, то – опять же, скорее всего, – он сможет входить в Резонанс в любое время и в любом месте.

Ну что же, поживем – увидим. Ждать осталось каких-то пять месяцев.

Министр обороны Хорн и председатель объединенного комитета начальников штабов генерал-лейтенант Эйзенштольц встретились у малого конференц-зала.

Министр непрерывно потирал ладони. Эйзенштольц сразу понял – это неспроста. Это означает, что выход найден.

– Большие задницы дали бабла? – поинтересовался генерал-лейтенант.

Хорн поморщился. Его коробила привычка Эйзенштольца называть конгрессменов «большими задницами», а сенаторов – «большими вонючками». Только президента генерал-лейтенант звал уважительно – «бугор».

– Нет, – ответил министр. – Но теперь они нам и не нужны.

Эйзенштольц не верил своим ушам. Неужели Хорн внял его уговорам, и они таки устроят небольшой, но очччень эффектный военный переворот?

– Я нашел бизнесменов, которые нам помогут, – продолжил министр и распахнул дверь конференц-зала.

«Правильно, – решил Эйзенштольц, входя вслед за Хорном, – бабло для переворота пригодится».

Внутри их ждали два подозрительно узкоглазых, низкорослых и желтолицых типа. Но генерал не страдал ксенофобией. В конце концов, он сам был черным как гуталин. Или (это сравнение ему нравилось больше) как президентский «Кадиллак».

– Итак, господа, – сказал министр, как только они обменялись приветствиями и уселись, – теперь, когда принципиальное взаимопонимание достигнуто, осталось обсудить финансовую сторону дела.

«Дай бабла!» – перевел про себя Эйзенштольц.

– Мы исходим из того, – важно ответил китаеза, – что затраты окажутся в пределах оптимальных значений.

Эту фразу генерал тоже перевел без труда: «Бабла жалко».

– Однако следует учитывать… хм… особые условия нашей договоренности, – тонко улыбнулся Хорн.

(«Да не жмись, не коников из суглинка покупаешь!»)

– Я не уверен, – ответил улыбкой на улыбку бизнесмен, – что степени наших рисков сопоставимы.

(«Ага, а если дельце не выгорит, кто мне денежки вернет?»)

Министр сделал официальное лицо.

– На кону репутация армии, – сказал он твердо, – и моя личная. Это лучшая из возможных гарантий вкладываемых вами средств.

(«Зуб даю».)

Высокие договаривающиеся стороны, одна из которых была, впрочем, низкорослой, некоторое время помолчали. В воображении Эйзенштольца они обменялись выразительными жестами и гримасами.

– Наши эксперты определили, – сдался один из китайцев, – что для достижения заявленной цели вполне достаточно пяти миллионов долларов.

(«Вот тебе пятерик, и не кочевряжься!»)

– Наши специалисты, – покачал головой министр, – оценивают необходимую сумму в восемь миллионов.

(«Треху накинь, да?»)

– Мы готовы выделить еще около миллиона на непредвиденные расходы.

(«Давай так: пятерик фирме и лимон тебе, идет?»)

– Ну что ж, – важно кивнул Хорн, – мы постараемся уложиться в эту сумму.

(«Идет».)

Воображение генерала тут нарисовало живописную картину: министр и китаезы смачно плюют на руки и скрепляют базар рукопожатием. Эйзенштольц не удержался и фыркнул. Все тут же вспомнили о нем и разом повернулись к генералу.

– Господин генерал, – спохватился Хорн, – у вас есть соображения по этому поводу?

Эйзенштольц не успел переключиться с воображаемого разговора на реальный, поэтому брякнул:

– Базара нет.

Министр оцепенел. Узкоглазые на мгновение превратились в круглоглазых. Генерал моментально поправился:

– Все высказанные мнения кажутся мне… э-э-э… ценными.

После этого появился секретарь с договорами. Министр и один из бизнесменов подмахнули его, не читая.

– Мы надеемся на эффективное использование средств, – сказал при этом второй китаеза.

Эйзенштольц снова перевел: «Кинешь – пожалеешь».

Уже когда они остались наедине, Хорн недовольно спросил генерала:

– Эйзенштольц, что это за «базар»? Откуда у вас такие выражения?

– Я вырос в Гарлеме, сэр, – высокомерно ответил генерал.

С таким же высокомерием древнеримские бомжи восклицали: «Отвали, я римский гражданин!», когда их пытались отправить в каталажку древнеримские копы.

На лице у министра на мгновение промелькнуло все, что он думает об американской мечте, расовом равноправии и выходцах из Гарлема. Но он тут же взял себя в руки.

– Ну вот, – сказал он, – шесть миллионов как с куста. И безо всякого конгресса с сенатом.

– Мало, – вздохнул генерал.