Итак, решение было принято. Оставалось лишь подождать теплых дней, открытия лодочного сезона на Кировских островах.

* * *

Миновала прохлада девственного цветения черемухи. Пропитанные горячим солнышком последних дней мая, белоснежные грозди пахли одуряюще. Нежный цвет облетал, черемуха в сладкой истоме сбрасывала свое облачение, чтобы напоследок, перед тем как познать вяжущий вкус материнства, насладиться ветреным канканом и распрощаться с молодой беззаботностью.

Букет поздней черемухи Аврора отставила к распахнутому по случаю наступившей жары окну. Там был эпицентр тяжелого, способного вызвать головную боль аромата. Аромат расплывался по просторной спальне, плескался по углам, волнами захлестывал смятую постель, тревожил воображение, будил чувственность. Аврора никак не могла успокоиться этой ночью. Такое с ней случалось нечасто. Она вымотала Делеора, выжала его до капли и теперь, когда он, иссякший, уснул глубоким сном, лежала и ждала, с силой прижимая к своей груди его ладонь. Она закинула ногу поверх его бедер, чтобы не упустить момента пробуждения утомленных чресл и начать все сначала.

Он проснулся наконец, когда солнце почти полностью победило призрачность белой ночи, когда Аврора, переполненная нетерпением, готова уже была оседлать его сонного, обхватить, как утопающий обхватывает спасительного дельфина, и закачаться, словно в полете на скользком теле обитателя влажной стихии, с замиранием сердца при перепадах с волны на волну, постепенно растворяясь в тяжелых и ласковых водах. Но Делеор, слава богу, проснулся, и Аврора, обняв его, выгнулась и раскрылась навстречу, подставляя нежно опушенное сочащееся лоно. Наступило воскресное утро.

Наступило воскресное утро, полное тепла и солнечного света.

– Грех оставаться дома, Аврорушка, – пропел пресытившийся за ночь Делеор, – поехали куда-нибудь. Если не за город, то хоть на Кировские острова. Мороженое есть, бродить под липами, на лодке кататься.

– Прекрасно, – ответила ублаженная Аврора. – Садимся на трамвай или пешочком через Каменный остров?

– На трамвай, – решил Делеор, – лучше под деревьями побродим подольше. К тому же после такой ночи, – игриво улыбнулся Делеор. – У тебя ножки-то ходят, Аврорушка?

– Да, замечательно ходят, я даже вприпрыжку могу, словно родилась заново, – интимно рассмеялась Аврора, лучившаяся силой и энергией.

– А у меня, знаешь ли, голова от черемухи разболелась, – кисло сморщился Делеор, – поскорее хочу к воде. Давай наряжайся, и поехали.

Народу в ЦПКиО было видимо-невидимо. По аллеям Елагина острова разгуливали неплотные толпы хорошо одетых праздных людей. Очереди стояли к аттракционам, очереди стояли за мороженым, очередь змеилась у лодочной станции. Аврора, которой сегодня все было по плечу, оставила распаренного и кислого супруга стоять за лодкой, а сама понеслась к голубой тележке с мороженым и газировкой. Желающих съесть мороженого и залить его шипучкой с сиропом было чуть ли не больше, чем тех, кто ждал своей очереди покататься на лодочке.

Однако дело здесь продвигалось гораздо быстрее, и уже минут через пятнадцать Аврора держала в руках твердые батончики в шоколаде с вафельной крошкой, упакованные в толстую заиндевевшую фольгу, и одновременно пыталась удержать два стакана с пенно-розовой газировкой. Она под шумок, пока не заметила продавщица, понесла свою добычу Делеору.

Газировку они пили не торопясь, по глоточку, чтобы ощутить особый уличный вкус мытого в вертикальном фонтанчике граненого стакана, ловя носом колючие пузырьки, смакуя не успевшую до конца раствориться тягучую вишневую приторность, осевшую на дне.

– Что за вредная гадость, – сказал неблагодарный Делеор и понес стаканы назад, где ему в полной мере досталось от голосистой тетки-продавщицы за то, что посуда была унесена далее чем на три шага от места торговли, а заодно и за стиляжистый вид: коротковатые обуженные брючки, кричащей расцветки галстук и противные остроносые ботинки. Настроения ему данное происшествие не прибавило, а когда он заляпал брюки мороженым, то и вовсе надулся. И обиделся на Аврору. Хотя винить ему было некого, кроме как самого себя.

Вот о чем он, спрашивается, думал, когда решил осуществить свой план, касающийся расправы со Сциллой, в такой погожий день и в таком людном месте? Как, спрашивается, он станет ее топить (если называть вещи своими именами) на глазах у изумленной публики? Советская публика – это все же не совсем оперный хор, задача которого заключается лишь в том, чтобы создавать настроение в ходе спектакля. Зато эта публика очень даже просто может спеться и выступить в суде хором свидетелей обвинения, возмущенных жестокостью и наглостью содеянного.

С другой стороны, времени на осуществление замысла больше не остается. Верочка, выразительно оглаживая платье на животике, ежедневно требует от него отчета о том, как продвигается дело с разводом. И он вынужден врать, говорить, что все замечательно, что развод непременно состоится на следующей неделе, в крайнем случае, на послеследующей уж обязательно. И вся эта нервотрепка, как он заметил, уже сказывается на его мужских способностях – ему трудновато пришлось сегодня ночью. Чего ждать дальше? Когда у него голос пропадет на нервной почве? Что-то надо придумывать по ходу дела, как-то надо трансформировать план.

Так ничего и не придумав, Делеор оставил в залог паспорт в будочке, где продавали билеты, и полез в лодку, поскольку очередь наконец-то подошла. Когда лез, неловко зацепился длинным носом ботинка и полетел, больно приложившись локтем. Аврора, на своих низеньких шпильках-подножках, легко впорхнула в лодку, даже не качнув ее, и стала утешать Делеора, который, поскуливая, уже сидел на средней скамейке и растирал место ушиба.

– Делеорчик, что, очень больно? Ну, ничего, давай я поглажу. Вот так. Все пройдет, все до свадьбы заживет, – ворковала она.

– До какой это свадьбы? – всполошился Делеор и покрылся с перепугу мурашками. – Что ты выдумала? Какая свадьба?

– Да никакая, – распахнула голубые глаза Аврора. – Так просто говорится. Ты что, первый раз слышишь?

– Это я так, упал и… плохо соображаю от боли, – замялся Делеор.

– Неужели все еще больно? – забеспокоилась Аврора. – Может, тебе руку в воду опустить?

– Ладно, не страшно, – проявил мужественность Делеор, – сейчас возьмусь за весла, разомнусь, и все пройдет.

Служащий, который до сих пор терпеливо, но с неодобрением наблюдал за гримасами Делеора, сильно оттолкнул лодку от причала. Делеору при этом концом весла заехало под дых. Он пискнул, икнул, но сообразил, что, если начнет громко жаловаться или возмущаться, будет выглядеть смешным и жалким, этаким нелепым фраером-неумехой. Поэтому он вцепился в весла и стал худо-бедно приноравливаться к гребле.

Весла оказались тяжелыми, под стать большой деревянной лодке, великоватой для двоих. В такие лодки садились целыми компаниями или семьями, а на весла – по двое слабосильных горожан. Так было намного легче, и одна веселая компания, в азарте теряя кепи и панамы, тихо утопающие в кильватере, обгоняла другую такую же компанию под женский визг и детский смех.