И вот они снова идут, преследуемые горем, мучимые жаждой. Песчаная буря разлила и высушила всю их воду. Лишь на дне одного бурдюка чудом сохранилось несколько глотков воды. Ее разделили поровну. И Гуда получил свою долю.

Голова невыносимо болела. Глаза слезились. Сухие губы потрескались. Кожа лица воспалилась. Даже Гуда, животное пустыни, страдал от жажды. Он плелся рядом с маврузием, тяжело дыша, высунув запекшийся язык. Бокх разговаривал со львом, как с человеком:

– Терпи, Гуда! Мы скоро отыщем колодец. Там будет много воды. Ты наклонишься и увидишь льва, своего брата. Ты будешь пить из его уст.

Какие-то странные видения отягощали мозг Ганнона. Он видел скалы с раскачивающимися пальмами, строения, напоминавшие ему храм Танит, откуда он похитил Синту. Он протягивал руки, и пальмы и строения исчезали, как письмена, смытые влажной губкой. То ему казалось, что он на корабле. Волны бьют в борта, и соленые брызги обдают лицо Ганнона. «Поднять паруса!» – кричит он. Но нет, это не палуба корабля, а колеблющийся под ногами песок, не брызги, а сухие, колкие песчинки. Ганнон еле передвигал ноги. Смерть казалась ему желанной.

Но вот песчаные дюны остались позади. Люди медленно поднимались по склону. Белая едкая пыль при малейшем порыве ветра била им в лицо. Ноги скользили. Мидаклит падал. И каждый раз ему помогал подняться Бокх. Наконец Ганнон и его спутники поднялись на холм. Их глазам предстала голубая волнистая полоса. Они шли к ней, а она не исчезала, не таяла в раскаленном воздухе.

– Море! – крикнул Ганнон, но вместо крика из его воспаленной гортани вырвались какие-то хриплые звуки.

Издали море казалось неподвижным, волны блестели, как чешуйки слюды на изломе камня.

Мидаклит простирал вперед руки, что-то беззвучно шептал.

– Деревья! – Маврузий показал рукой вправо.

Да, там был лес, а где лес, там вода. Мысли о смерти, только что одолевавшие каждого из путников, мгновенно исчезли.

Вскоре они пили холодную, прозрачную воду из впадавшего в море ручья. Бокх, сбросив одежду, лег в ручей, чтобы иссушенная солнцем кожа впитала влагу. Карфагеняне прислушивались к журчанию воды, внимали ее вечной, прекрасной песне.

Вода! Нет слов, чтобы тебя описать и прославить. Ты самое большое богатство на земле, ты счастье, ты сама жизнь!

– Только в пустыне, – говорил Мидаклит слабым голосом, – я понял правоту мудреца Фалеса. А он говорил, что в основе жизни лежит вода.

Весь этот день путники провели у ручья, дав себе отдых. С горечью вспоминали они о Малхе, взятом пустыней. Как бы радовался он морю!

Еще два дня пути, и карфагеняне стояли на берегу залива. На этой поляне совсем лишь недавно они раскладывали товары для немого торга. Вон там стояла их лодка. Еще не развеялся пепел их костра! Но сколько бед обрушилось на их головы. Как на ладони была видна Керна. Лес не давал возможности увидеть дома колонистов и крохотную бухточку, в которой стоял тогда «Сын бури». Надо держаться правее.

– Что это там? Корабль со спущенными парусами?

– «Сын бури»! – воскликнул Мидаклит.

– «Око Мелькарта», – произнес Ганнон с дрожью в голосе.

Нельзя было понять, радуется ли он тому, что Адгарбал выполнил его приказ и благополучно привел гаулу, или скорбит, что не произошло чуда и у Керны нет «Сына бури».

Утром колонисты Керны и моряки с «Ока Мелькарта» увидели на берегу залива дымок. Решив, что чернокожие привезли золото для обмена, карфагеняне быстро снарядили лодку с товарами. Каково же было их удивление, когда они увидели на берегу Ганнона и его друзей!

– Какая удача! – Адгарбал обнимал Ганнона. – Мы рассчитывали на золото, а встретили друзей. Но почему ты без корабля?

Молча выслушали карфагеняне рассказ Ганнона.

– Как же двум пиратам удалось увести корабль? – недоуменно воскликнул Адгарбал, когда суффет закончил свою грустную повесть.

– Все дни я думаю об этом, – вздохнул Ганнон. – В одном лишь я не сомневаюсь. Мастарне помогли гребцы. Ключи от оков у него. Рабов легко соблазнить обещанием свободы. Что могли сделать моряки?

– Не горюй, суффет! – ободрил его Адгарбал. – Теперь у тебя есть гаула. Мы поплывем, куда ты прикажешь. Мастарне от нас не уйти. У него мало людей. А у Столбов Мелькарта – наши корабли!

– Но он поплыл на юг, – перебил Адгарбала Мидаклит. – Мы сами видели корабль, плывущий к югу. И если ты не был южнее Керны, то это мог быть только «Сын бури».

– Мы найдем этого Мастарну хоть в царстве теней! – воскликнул Адгарбал.

Ганнон с благодарностью взглянул на ныряльщика. «Нет, я не ошибся в этом человеке», – думал он.

Этот день принес еще одну неожиданность. Лев не захотел садиться в лодку. Гуда впервые вышел из повиновения. Он грозно рычал и колотил себя по бокам кисточкой хвоста.

Маврузий подошел к Ганнону:

– Прощай! Мой брат, – он показал на Гуду, не спускавшего с хозяина глаз, – не хочет больше плыть по Большой воде. Боги создали его для лесов и пустыни, а не для волн и бурь.

Ганнон понял: маврузий не покинет своего четвероногого друга, море им обоим так же чуждо и враждебно, как ему самому чужда пустыня. Подойдя к маврузию, он крепко обнял его.

Бокх проводил карфагенян до самой лодки. Еще мгновение, и она уже качалась на волнах. Адгарбал греб плавными, однообразными движениями, а Ганнон и Мидаклит не отрываясь смотрели на уходящий берег. Там остались их друзья, которым они были обязаны жизнью. Долго виднелся неподвижный силуэт Бокха и сидящего рядом с ним льва. Лодка подошла к островку и, обогнув его, причалила к борту «Ока Мелькарта».

Сильный ветер надувал паруса. Гаула неслась, подымаясь с волны на волну. Позади нее крутилась белая лента кипящей пены.

Ганнон радостно ощущал себя частицей этого огромного, вечно колеблющегося мира. Снова море горячило его кровь, как доброе сицилийское вино.

Ганнон пробыл в Керне ровно столько, сколько было необходимо для снаряжения гаулы. Сочувствие, встреченное им среди матросов, вдохнуло надежду. Он мог рассчитывать на их помощь. Конечно, он понимал, что найти след «Сына бури» в океане труднее, чем отыскать бусинку в песчаном холме. Но он сделает все для спасения Синты, он отомстит вероломным пиратам и вернет республике корабль.

Вслушиваясь, как поет ветер в снастях, как дрожит под ногами палуба, Ганнон вспоминал удивительно верные слова Малха: «У каждого корабля своя душа!» «Око Мелькарта» был устойчив и послушен воле кормчего. Но ему не хватало той легкости и изящества в движениях, которыми отличался «Сын бури». «Око Мелькарта» был тружеником, а «Сын бури» – беспечным баловнем судьбы. И, хотя он изменил своему господину и ходит сейчас под чужим флагом, Ганнон сохранил к нему чувство нежности, как к блудному сыну.