— А у вас дверь открыта, — повторила девчонка.

Мы молчали. Ждали, когда откликнется Женя.

— Вам чего? — соизволила спросить она, засовывая наконец грудь в рот несчастному дитятке.

— Я за вещами, — спокойно сказала девчонка.

— За какими такими вещами? — И Женя подозрительно повела носом, становясь похожей на жадного кролика, промышляющего насчет морковки.

— За своими. Я оставила здесь свои вещи.

Ах вон оно что. Девчонка приехала за вещами. Знакомый мотивчик. Сдается мне, об этой девчонке мы уже слыхали. Не так давно от Виктора. Ему теперь неловко собирать чужие лифчики, так девчонке пришлось позаботиться о себе самой. А все-таки интересно, что после смерти все как-то незаметно (а иногда и очень даже заметно) сводится к вещам. Я не имею в виду — упаси Боже! — пошлую дележку квадратных метров и чайных ложечек. Просто вещи в принципе встают во главу угла. Как будто они — главное, что остается от человека после смерти. Как будто достаточно на похоронах сказать о человеке пару теплых слов. Ну, может, еще на девять дней, а до сорока дней почти никогда дело и не доходит. Так вот, сказать пару теплых слов и спокойно предаваться делам о наследстве, каким бы оно ни было. Хоть миллион, хоть пара колченогих стульев, все равно. Все требует распоряжений. Пристального внимания. Волнений. Обсуждений. Времени, наконец. Приходят кредиторы. Да и покойный был не только должником, но и чьим-то кредитором. Приходится взыскивать. Вот, в Его квартире застряли чужие вещи. Непорядок. А будь Он жив, может, девчонка и не вспомнила бы о своем барахлишке. «Ну, застряло и застряло. Будет время, заберу». Вот именно — будет время. Может быть, возня вокруг посмертных вещей кажется мне настолько оскорбительной потому, что она неприлично суетлива и тороплива. Пока идет жизнь — на все есть время. После смерти оно мгновенно иссякает. Надо торопиться, иначе не успеешь. К чему не успеешь? Куда? Словно чужое закончившееся время влияет на сроки вашей жизни, укорачивая ее.

Между тем Женя принюхивалась к девчонке и ничего для себя приятного не находила.

— Какие это такие свои вещи? — грозно спросила она. — Никаких таких ваших вещей здесь нет!

Девчонка наклонилась и подняла с пола шелковый шарфик, выпавший из ящика комода. Потом оглянулась и сняла с вешалки тонкий кожаный ремешок.

— Вот это мое, — сказала она. — Там еще много. Белье, и еще книжки я Ему приносила, детективы, и духи, и… — И она сделала шаг в сторону комнаты.

Женя не глядя сунула ребенка Ольге, метнулась к девчонке и вырвала у нее из рук шарфик и ремешок.

— Твое! Твое! — сдавленным голосом проквакала она. — Твоего здесь нет ничего! Запомни это! Ишь ты, белье ей подавай, духи, пудры с помадами! Вот тебе, выкуси! — И сунула девушке под нос толстую фигу. Девчонка попятилась. Женя напирала. — Пошла отсюда, пошла, подстилка драная! И чтоб я тебя больше здесь!.. Да я милицию сейчас! Повадились тут шляться! Милици-и-ия! Милици-и-ия! Гра-абят! — вдруг что есть мочи заорала она.

Девчонка испуганно вздрогнула, бросилась из квартиры и угодила прямо в живот здоровенного дядьки, взгромоздившегося в дверях. Дядька явно был мне знаком, однако в темноте прихожей я никак не мог разобрать его лица.

— Что здесь происходит? — басом спросил дядька.

— А-а-а! Помощничек явился! — визгливо выкрикнула Женя и как курица всплеснула руками. — Вы не по поводу бюстгальтеров? И чулки на резинке вам тоже не нужны? Что, и духи с шампунем не понадобятся? Странно! А я думала, тут все ваше! Нет? Ну так вон пошел! Вон!

— Что вы себе позволяете! — рявкнул дядька. — Я тут у себя дома!

— Что?! — завизжала Женя. — Что ты сказал, гад ползучий?!

— Попрошу без оскорблений! — Дядька на секунду выступил из темноты, и я узнал его. Батюшки! Да это двоюродный братец! Мы влипли. Между тем представление продолжалось. Братец побагровел. Я даже испугался. Вдруг его хватит удар? Он же такой здоровенный. Братец дернул шеей и попытался ослабить воротничок рубашки. — Я… я законный наследник! — И он ткнул себя в грудь могучим кулаком.

— Законный наследник? Вот законный наследник! — И Женя ткнула себя в округлый живот кулачком, тоже, кстати довольно увесистым. — А ты… ты здесь никто и звать тебя никак!

Она стремительно ринулась на дядьку и девчонку, в испуге прилипшую к нему, выдавила их на лестницу и с грохотом захлопнула дверь перед их ошарашенными лицами.

— Наследничччки, — тяжело дыша, язвительно прошипела она. — Тоже мне. Повадились. Не пущщщу! — Она стояла набычившись и глядела на нас исподлобья налитыми злостью глазами. — Чья девчонка?

— Его, — сказал я. — Бывшая любовница. Здесь правда много ее вещей. Давай я быстренько соберу и догоню ее.

Я пытался говорить эдаким мягким примирительным тоном, каким обычно говорят с неврастениками, но Женя на эту удочку не Попалась.

— Еще чего! — сказала она.

И тут на авансцену выступила Ольга.

— Да вы что! — воскликнула она таким голосом, что мы сразу встрепенулись. И правда, да что это мы! — Да вы что! Он же правда наследник! Он же в суд может подать! Надо немедленно его вернуть!

Она взяла с места в карьер, проскакала мимо нас крупным галопом, вырвалась на лестничную клетку и бросилась по лестнице вниз, забыв о лифте. А я таким же крупным галопом бросился к окну. Сердце мое чувствовало, что сейчас случится неладное. Не надо было отпускать Ольгу.

Я перегнулся через подоконник и принялся вглядываться в то, что происходит внизу, во дворе. Секунды три ничего не происходило. Потом из подъезда выбежал дядька и потрусил по двору, утирая шею носовым платком. За ним выскочила девчонка. За ней — Ольга. Девчонка пробежала несколько шагов и остановилась у знакомого мне разбитого рыдвана, бывшего когда-то «Жигулями». Из рыдвана вышел Виктор, сделал удивленный жест — слов я, разумеется, не слышал, — мол, что это ты так скоро и без вещей, и открыл девчонке переднюю дверь. Ольга тоже сделала несколько шагов. И замерла. Она стояла посреди двора, бросив руки вдоль тела, и смотрела, как Виктор усаживает в рыдван девчонку. Они не замечали ее. Рыдван кашлянул, подпрыгнул и отчалил. Ольга какое-то время смотрела ему вслед, потом повернулась и, сгорбившись, побрела обратно к подъезду.

— Вот и все, — произнес голос у меня за спиной. Денис через мое плечо тоже наблюдал «придворную» сценку. — Слава Богу, избавилась от этого питекантропа. Давно пора было. Не будем ей говорить, что все видели.

— Питекантропа? — переспросил я. — Ты же через два дня на третий пиво с ним пьешь.

— Угу, — пробурчал Денис. — А что еще-то с ним делать?

Мы подошли к дивану, поплевали на ладони, схватили диван с двух сторон и потащили в другую комнату.

Ольга спала на диване в моей гостиной. Наталья сидела рядом на кончике дивана и держала ее за руку. Картинка была трогательная, почти детская и неожиданно умиротворенная. Неожиданно, потому что всего полчаса назад Ольга металась по квартире, натыкаясь на острые углы, рыдала, кричала, пыталась даже выпрыгнуть из окна, для чего подтащила к подоконнику стул, взгромоздила на него одну ногу, а вторую взгромоздить не смогла. Обессилела, повалилась на этот же стул, уставилась в пространство и начала бормотать: «Ну как же так? Ну как же так? Ну почему же он?..» Мне вообще-то эти ее метания и рыдания с последующим оцепенением как-то были не очень. Я как-то не проникся. Не верил ей, что ли. Мне казалось, что она наигрывает. Нет, она совершенно искренне страдала, но и слегка наигрывала… тоже искренне. Впрочем, я вообще не доверяю бурным проявлениям чувств. Истерики не вдохновляют меня на жалость и сопереживание. К тому же я знаю Ольгу. Если бы у Виктора на носу вскочил прыщ, она бы истерила примерно так же.