После завтрака они с Ниной безуспешно пытались настроить телевизор. Нине смерть как хотелось посмотреть итальянский сериал. Но ламповый «Рубин», кроме ряби, не показывал ничего.

— Проклятый ящик! — Нина в сердцах швырнула моток антенны на пол. — Слушай, Александра Модестовна обещала прислать нам своего умельца по технике, да, видно, позабыла со всеми этими событиями. Пойду ей напомню. А то без телика одичаем вконец.

— Я с тобой, — Катя многозначительно посмотрела на подругу. Та кивнула: ага, понимаю, вот и повод навестить соседей, пообщаться с ними по просьбе Колосова поближе.

Калитка дачи Чебукиани была закрыта на замок изнутри. Им пришлось долго стучать, прежде чём их услышали. Открыла сама Александра Модестовна. Она была одета в легкий цветастый сарафан. В саду под липами стояли полосатые шезлонги и низкий столик, на котором валялось неоконченное рукоделие: вязанье. На спинке одного из шезлонгов висела соломенная шляпа.

— Загораю, девочки, доброе утро, — поздоровалась Александра Модестовна. На просьбу Нины она наморщила лоб: — А, Володя… Я скажу ему. Он к вам зайдет. Сейчас он на сеансе. Юля с ним занимается. Как освободится, он заглянет к вам, посмотрит, что там с вашим телевизором.

Катя поняла, что вдова художника имеет в виду того «красавца», что был у нее в гостях. Этот человек совсем не походил на телевизионного мастера. Катю удивило и слово «сеанс». Она посмотрела на дом: чем же этот тип и Юлия Павловна там занимаются, а?

— Представляете, за Костей рано утром приехала милиция! Он в шоке: завтра похороны, а его, словно вора, тащат повесткой на какой-то допрос. — Александра Модестовна выглядела обеспокоенной и раздраженной. — И я в шоке: он до сих пор оттуда не вернулся! Катя, вы юрист по образованию, мне Ниночка говорила, скажите: разве они имеют право так бестактно и нагло себя с ним вести?

— Человек умер, Александра Модестовна. Милиция обязана разобраться в причинах. Это их работа.

— Но вот так беспардонно хватать человека… Милиция… — Александра Модестовна криво усмехнулась. — За собой лучше бы смотрели, за своими сотрудниками. Глянешь на него иногда — хам хамом в погонах. Я тут одну сцену наблюдала: ехала в троллейбусе по Тверской в парикмахерскую. Входит один тип, пьяный — на ногах не стоит, растерзанны. Отвратителен и мерзок так, как только может быть мерзок пьяный мужик. — Она глянула на Катю, и та заметила в ее темных глазах какую-то странную искорку: недобрую, испытующую и вместе с тем лукавую. — Троллейбус тормозит у светофора, и эта тварь грохается прямо в проход, представляете? Потом вскакивает, бежит к кабине, и что тут началось! «Я полковник МВД, — орет, „корку“ свою из кармана рвет, в дверь барабанит кулачищами, — Ты мне такой-рассякой, — мат как из пушки. У нас, пассажиров, чуть барабанные перепонки не лопнули. „Я тебя в тюрьме сгною“, — орет, а от самого как из бочки разит.

Она скользнула по Кате взглядом, и той почудилось, что ее царапнули острые кошачьи коготки. Но Александра Модестовна вдруг премило улыбнулась и резко переменила тему, заговорив о Нйнином самочувствии: «Готовишь приданое для маленького? В ГУМе чудный отдел для карапузов открыт. Цены, конечно, катастрофические, но вещи красивые…»

Катя, извинившись, направилась к калитке: «Александра Модестовна, я должна вернуться: Нина, ты что, забыла, что мы дверь входную не заперли? Нет, нет, ты не торопись. Я сама быстро сбегаю».

Нина поняла: ее задача остаться и продолжать разговор с соседкой. Хотя ее недоумевающий взгляд и спрашивал: что эта небылица с дверью означает? Что ты, дорогуша, задумала?

А Катя… По улице она шла своей обычной неторопливой походкой, но едва повернула за угол, припустилась бегом. Вбежав на свой участок, ринулась к сараю, туда, где впервые столкнулась с Антошей. Мальчишка ползал в кустах у забора — зачем? Зачем дачных пацанов вообще тянет к чужим заборам? Либо чтобы перемахнуть через них, либо, если это не получается, чтобы найти в нем… Катя нырнула в заросли боярышника и раздвинула руками ветки: так и есть! В заборе зияла дыра. Небольшая — только-только протиснуться. Мальчишки про такие вещи все знают. Их в чужие сады тянет словно магнитом.

Катя с усилием протиснулась в дыру. Зацепилась сарафаном за колючку, испачкала колени землей, оцарапала плечо. Эх, и горек хлеб шпиона!

Нелепая идея проследить за домом, где Юлия Павловна проводила со своим гостем непонятный «сеанс», посетила Катю совершенно неожиданно именно в тот миг, когда… Пока вдова художника беседует под липами с Ниной, можно зайти с обратной стороны дома, где терраса и… Катя очутилась на чужом участке. Поднялась с колен. Тишина. Только какая-то пичуга на елке тренькает подобно заводной игрушке. ЗАЧЕМ ТЫ ЭТО ДЕЛАЕШЬ? А ЕСЛИ ТЕБЯ ЗАМЕТЯТ? Она скользнула по забору, стараясь не удаляться от кустов, в которые в случае опасности можно было нырнуть. Крадучись пошла к дому. ВИДЕЛ БЫ МЕНЯ ВАДЬКА — ВОТ СТЫДОБА-ТО! СОГЛЯДАТАЙ…

Она вспомнила взгляд Александры Модестовны, так неприятно ее поразивший. Ей не раз доводилось слышать самые разные рассказы «про милицию». Рассказы были в основном, «какие они плохие». Катя снова вспомнила тот взгляд: «Как только может быть мерзок пьяный мужик…» «А ведь этот рассказ для меня, предназначался, — подумалось ей. — Именно мне она все это говорила». Она беспокойством огляделась: больше всего ее тревожил Антоша. Где мальчик? Дома или где-то в саду? Мальчишки народ дошлый: от взрослых спрячешься, от этих — никогда.

Но заросший сад был тих. Только пчелы жужжали в цветах мальвы, вымахавшей почти в человеческий рост. Катя подошла к террасе. Прячась, украдкой заглянула в окно сквозь решетчатые рамы. Никого. Окно затянуто, как паутиной, белым тюлем.

Точно партизан в тылу врага, прижимаясь к стене (чувствовала она себя при этом форменной идиоткой), Катя прокралась дальше, завернула за угол дачи. Ей уже начинало казаться, что это какая-то игра из детства — индейцы и разведчики, например.

Окно комнаты, затененное ветками жасмина, пышно разросшегося у самой стены, было открыто. Катя услышала негоомкую музыку. И тяжелый аромат. Жасмин давно уже отцвел, лепестки его опали — пахло не его цветами. Аромат, доносившийся из окна, был сладок, вязок. Это была смесь смолы, мускуса, гниющих листьев, ванили и жженого сахара, словно всеми этими запахами пропитали палочку для благовоний из магазина восточных товаров и потом зажгли в курильнице.

Щелчок. Музыка прекратилась. Кто-то отключил стереомагнитофон. Шаги к самому окну, закрытому шторой. Кто-то облокотился спиной о подоконник. Катя, вжавшись в стену, затаила дыхание: ОПОЗОРИШЬСЯ НА ВЕКИ ВЕЧНЫЕ, ЕСЛИ ТЕБЯ ТУТ ПОЙМАЮТ КАК ДАЧНОГО ВОРА!

— Синий… цвет синий, теперь ярко-оранжевый… Очень резкий. — Голос, который она услышала, шел откуда-то из глубины комнаты, а не от окна. Говорил мужчина: хрипло, отрывисто, с длинными паузами. — Оранжевый круг… теперь овал… теперь чёрный овал…

— Попытайтесь различить детали. Сосредоточьтесь. Катя едва узнала этот голос. Он принадлежал женщине, Юлии Павловне. Но если бы Катя не знала, что та находится в доме, никогда бы не решилась утверждать, что говорит именно Юлия Павловна. Из ее голоса исчезли все привычные мягкие, «журчащие» обертоны. Слова произносились резко, в повелительном, властном тоне.