На набережной всегда в это время трафик. Медленно текут навстречу две ленты-реки: в одну сторону красные огни фар, в другую – белые. Как двухрядные елочные бусы. В мастерскую долетают гудки, вой сирен…

С каждой четвертью часа небо меняет свой цвет: клокочет пожаром, пламенеет маковой луговиной, расцветает сиренью, плещется черноплодным вином. Запад залит густым: не то нефть, не то пепси-кола, подожги – узнаешь; и вот уже тянется, мерцает рубиновым огоньком стройная спичка Беклемишевой башни. Просверк последних лучей, сейчас полыхнет! но нет, сумрак только сгущается, небеса, наливаясь свинцом, тревожно мрачнеют, одеваются в черные шали сорока дочерей Селены, глядят в зеркала наших окон; облака превращаются в пятна Роршаха, жертвенных чернорунных овец, косматые гривы гекатонхейров, и это не может не завораживать.

Поток за окном редеет. На подоконник запрыгивает Вакса, сосредоточенно смотрит на улицу – и вдруг бьет лапой по стеклу: ловит фары, они ему как золотые рыбки в аквариуме. Тина не открывает окна с тех пор, как Вакса попытался прыгнуть с семнадцатого этажа за пустельгой. Еле успели поймать: кот уже навис над бездной, но хвост все еще оставался в квартире.

Соколы-пустельги вьют гнезда на шпиле, на самом верху. Бьют крыс и мышей – и отъедают только головы… Любимое место охоты – сквер вдоль Яузы, на пешеходной тропинке тут и там попадаются тушки… Над окнами Кустовых аркада, туда каждый год прилетает одна и та же пара, и за лето у них выводится двое птенцов. Пустельга мелкий сокол; глаза абсолютно черные, без зрачка – удивительной красоты, и взгляд оттого у них очень глубокий. Когда птица однажды взглянула на меня с карниза у окна, я поняла, почему говорят «смотрит соколом».

Есть и другие обитатели в поднебесье: верхние этажи облюбовали божьи коровки и летучие мыши. На черной лестнице на нас напала бабочка. – Да что вы! – Ага. Чем-то мы ей не понравились, и она – прямо вокруг волос, как они, знаете, любят виться. Мы на другой этаж, она, зараза, за нами: что вы тут делаете?! Я говорю, хороша бабочка, это же летучая мышь. Совершенно спокойно летает по всем коридорам, не путаясь, а коридоры у нас извилистые, кое-где винтовые лесенки есть…

Никогда не видели летучих мышей? Да их здесь полно. Машка даже притащила как-то одну, чем вызвала бурю восторгов у Ваксы. Ну, мы ее выпустили, конечно. Машка нечаянно принесла. Взяла с черной лестницы коробку от телевизора, а та устроилась в ней спать.

В работе натурщика есть нечто медитативное. Благодаря ей у меня развилось исключительное умение совершенно спокойно выстаивать и высиживать любые очереди. Если отвлечься от окна, можно сосчитать листья аканта на лепнине, в деталях изучить гравюры и полотна на стенах. Сюжеты в основном античные: парк, колоннады, статуи… Меня всегда это влекло, сказала Тина, в пять лет я научилась читать только ради того, чтобы прочесть «Легенды и мифы Древней Греции» Куна: в книге были фотографии античной скульптуры, статуи зачаровывали, и хотелось узнать про этих прекрасных людей как можно больше…

Тина удаляется на кухню, в мастерской воцаряется тишина, нарушаемая шорохом карандашей по грубоватой акварельной бумаге. Можно, я надену наушники, ученики молча кивают, я вытаскиваю из сумки плеер, меня спрашивают, что я слушаю. Музыку, которая заставляет следить мыслью за мелодией. А что сейчас? – Карл Филипп Иммануил Бах, в комнату – бархатным шагом – входит Максимыч, ну как? с карандашом и резинкой в руке по очереди обходит студийцев, подправляет эскизы и – ладно, рисуйте! – скрывается в недрах квартиры. Любимое утешение Тины: если сейчас ученики смогут нарисовать мое очень сложное, ускользающее лицо – на экзамене будут чувствовать себя как на французской Ривьере.

В перерыве компания стекается на кухню – за исключением одной мрачной, угрюмой девочки, которой никак не дается мой нос. Опять там Ольга застряла. – Тина встает из-за стола и идет в мастерскую. Из-за стены доносятся драматические стенания. – Ну что это за поворот головы! Она у тебя как «Ужин» Бакста!

– Ничего не могу с ней поделать. У всех получается – а у этой нет! И вообще она какая-то странная. Вечно что-то говорит невпопад… – Потом, когда все разойдутся, Тина будет ворчать на кухне за рюмкой мартеля, подаренного кем-то из учеников.

Студийцы эту девочку тоже не любят. Я слышала не раз, как Лена Задворская, любимица Тины, язвительно шипела ей в спину:

– М-модильяни!

Иногда Ольга спрашивает: ты не устала? о чем ты думаешь? Ей плохо, неуютно в мастерской, но Ольга не пропустит и дня, она ходит, как американ экспресс, ей надо, она должна поступить. Я верю: поступит.

После занятий мы с Максимычем гуляем с собаками. Он – по расписанию, я заодно: жду, пока приедет Валя. Мы стоим в углу огороженной собачьей площадки за домом и, запрокинув головы, смотрим на уходящий в заоблачные выси шпиль главного корпуса. Кустов гоняет борзых лучом фонаря – повизгивая от восторга, они носятся, как за настоящим зайцем.

– Когда мы только въехали сюда, нас называли «высотники» – такое слово между завистью и восхищением… Тогда нас всех собрали и сказали, что дом наш особенный и много чего нельзя. Когда стало можно – я завел четырех собак… Дом-то, как бы вам это сказать, с душком. Я раньше все хотел отсюда уехать – а теперь привык. К высотке, и к месту. Раньше здесь было болото, и стояла усадьба, в которой родился Саврасов; все снесли. Построили пентаграмму. Чечулин гениальный архитектор, изобрел конструкцию в виде звезды: очень устойчивая, флигеля по бокам держат здание как контрфорсы… Это не вам сигналят? До свидания-а!

Весна пролетела стремительно, помню одну лишь картинку: садимся с Валей в старую большую машину и едем куда глаза глядят; я чувствую себя Лолитой при Гумбольдте. «My car pet»… Your car pet. А потом наступил июль, и это было чудесно: приближалась «Автоэкзотика». Валя потихоньку готовил машину к показу, я размышляла, в чем пойду на фестиваль.

Неранним утром по пути с Сивцева Вражка я зашла на Садовом в «Стокманн», купила пять пар чулок, шелковые трусы, красную футболку, белые джинсы и роскошную хлопковую пижаму с замысловатым узором. Поймала машину, приехала с этим хозяйством домой, разложила покупки на диване, сварила рист-ретто, поставила диск Элвиса Пресли, набрала ванну. Сорок минут плескалась в душистом суфле мыльной пены, подпевая королю рок-н-ролла, – а потом глянула на кухне на календарь, и мне чуть плохо не стало: сутки просто выпали из жизни. Министр! Как же я забыла про него! Побежала включать Интернет, кое-как наработала нужное, отправила файл, вытерла воображаемый пот со лба и поехала в мастерскую на сеансы.

Звонок застиг меня врасплох. Мы сидели с Тиной на кухне после занятий, пили чай, на набросках я устала: программа усложнилась, ученики брали последние уроки перед вступительными экзаменами. Валю я сегодня не ждала, но он ехал мимо и решил меня прихватить. Тиночка, пойду переодеваться, – на мне была холщовая роба, ну прямо рубище. Тина кивнула, я взяла свое городское убранство, косметичку и скрылась в ванной.