И вот когда я, совсем отчаявшись «родить» что-нибудь читаемое, допивал остатки остывшего кофе, проснулся мой телефон. Чтобы догадаться, кто звонит, мне не пришлось даже воспользоваться одной из своих новых способностей, разбуженных моей возлюбленной, Ириной Колесниковой, магом и целителем, спасшей меня от смертельной болезни. Простейшая логическая цепочка указала, что именно мне, именно сюда, именно в этот час мог звонить только один человек. Поэтому я снял трубку и спокойно сказал:

— Привет, Олег! Что новенького?

— А?!.. Привет, котяра… Черт, как ты это делаешь?!

— И это спрашивает сыщик?! — притворно изумился я. — Могу сказать больше: у тебя на руках свежий труп и, скорее всего…

— Стоп! — Ракитин наконец опомнился. — Тебе Алена звонила?

— Дедукция, Ватсон, дедукция, — развеселился я. — А что, снова непонятка нарисовалась?

— Пожалуй, в твоем стиле, — Олегу было явно не до шуток. — Но пока никаких комментариев и анонсов!

— Не учите меня жить, капитан. Адрес?

— Проспект Мира двенадцать, квартира тридцать шесть, лифт не работает, — в трубке запикали гудки.

Они пели о моем спасении от творческих и душевных мук, по крайней мере, на время. И я выскочил из редакции в промозглый сентябрьский вечер.

Город был захвачен туманом, что в сентябре здесь — дело обычное, но создающее ряд неудобств. Например, когда вам нужно как можно быстрее попасть на другой конец города, а вы принуждены тащиться в собственной машине со скоростью престарелого тяжеловоза. Вообще туман как природное явление при наблюдении его со стороны весьма необычен и даже по-своему красив. Его поэтически сравнивают то с молоком, то с ватой или сливками — в зависимости от плотности тумана, освещения и настроения наблюдателя. Но лишь попав в него, все эпитеты меняются на полярные — и ведь тоже вполне обоснованно! С изнанки туман выглядит полной противоположностью себе самому. Странная бесцветная муть в паре с гнуснейшей разновидностью дождя — нудной и бесконечной моросью — все, что остается бедным горожанам вместо солнца и осенней палитры природы.

Я медленно ехал по забитым клубками и лентами тумана улицам, и через короткое время возникло неприятное ощущение, что еду по кладбищу: ни машин, ни людей, ни освещенных окон. Правда, минут десять спустя я разглядел впереди разноцветные блики и отсветы реклам и витрин и вскоре с облегчением вывернул на Центральный проспект, пронзавший город насквозь. Лохматая сырость здесь изрядно поредела и плавала теперь отдельными клочьями где-то на уровне вторых этажей, временами скрывая крикливые вывески всех этих реформаторских контор и бесконечных магазинов. Но вечерняя жизнь на местном «бродвее» несмотря на это била ключом.

У ресторана «Сибирь» уже перемигивались три патрульных джипа, из концертного зала выливалась пестрая горластая толпа наших меломанов, а с набережной доносились такие разудалые вопли и хохот, что было ясно — туман для них, как рыбий хвост коту.

По адресу, указанному Олегом, я добрался без приключений и даже сразу попал в нужный подъезд, хотя в наших «монолитках» найти что-нибудь, как правило, проблема. Первым, на кого я наткнулся, оказался вовсе не труп и даже не Ракитин. Знакомый хмурый верзила в черной форменной куртке патрульного, готовой лопнуть на богатырских плечах, полностью загораживал проем входа на площадку этажа. Меня он в упор не видел, уставившись куда-то в пространство между верхними лестничными маршами и изредка вяло смаргивая — по-моему, он спал самым натуральным образом. Это был не кто иной, как наш «непримиримый борец с уличной преступностью» и большой любитель пива сержант Степан Бульба. Вступать с ним в контакт я посчитал за бесполезную трату времени, поэтому, заглянув в узкую щель между могучим кожаным локтем и стеной, я не громко, но внятно сказал:

— Эй, капитан, пресса уже здесь!

Из ближней квартиры высунулась знакомая взъерошенная голова и сказала:

— Пропустить!

— Это ты кому? — поинтересовался я, потому что черная кожаная глыба не шелохнулась.

— А, черт! — Ракитин, начальник оперативного отдела криминальной полиции города и мой лучший друг, появился на площадке и рявкнул «бдительному» Степану над ухом: — Сержант Бульба!

Эффект был потрясающим: Степа вздрогнул и молниеносно скользнул спиной к стене, а в руке его угрожающе выставилась увесистая дубинка. Но в следующую секунду он уже оценил ситуацию и обреченно вытянулся «во фрунт»:

— Простите, Олег Владимирович, задремал — вторые ведь сутки на ногах.

— Ладно, — буркнул Ракитин и кивнул мне головой: — Идемте, Холмс, удивлять буду.

Да, посмотреть было на что! В первый момент мне показалось, что на темно-красном ковре в гостиной, больше похожей на будуар европейской принцессы восемнадцатого века, лежит одна из статуэток Родена, увеличенная до естественных размеров и зачем-то брошенная здесь.

Нагая женщина на ковре, во всяком случае, вполне могла бы стать прообразом творений гения, но… это была Анна Леонтьевна Закревская, несостоявшийся доктор психологических наук, она же — Энни-Шоколадка, проститутка высшей квалификации, гетера. В респектабельных университетских кругах о ней говорили как о талантливом социопсихологе и психоаналитике и… при случае с удовольствием пользовались ее «услугами». Бытовало также мнение, что Анна сменила профессию только для того, чтобы собрать материал на докторскую диссертацию.

Однако загадка заключалась не в этом. Точнее, их было две. Во-первых, сыщики не нашли ни одного документа на имя Анны Леонтьевны Закревской, а во-вторых, при наличии явных следов борьбы начисто отсутствовали чьи бы то ни было отпечатки пальцев, кроме хозяйских. Создавалось впечатление, будто она специально бродила по квартире, хватаясь за что ни попадя и сея хаос и беспорядок, а потом в порыве безотчетного мазохизма схватила бронзовый канделябр (XVIII век, Франция, на восемь свечей, вес — пять килограммов) и проломила себе голову точно над правым виском, что и засвидетельствовано в протоколе осмотра тела.

«Ха-ха — четыре раза», — как сказала одна моя старая знакомая, обнаружив, что у нее в автобусе разрезали сумочку и стащили кошелек с зарплатой. Я смотрел на Олега, держа наготове диктофон, а он смотрел на меня, и мы оба некоторое время надеялись, что другой откроет рот и внесет ясность в то дурацкое положение, в котором оказалась вся группа плюс журналист Котов. «Гляделки» продолжались довольно долго и, убедившись наконец, что проку от них никакого, Олег скомандовал «брэк». Эксперт собрал свои пожитки и виновато удалился, санитары унесли тело, а мы с Ракитиным, прихватив проснувшегося сержанта, отправились в управление.

«…Дело было вечером, делать было нечего. Дима пел, Олег молчал, Николай ногой качал…» — это почти про нас, а Николай Матвеевич Берест, комиссар криминальной полиции Сибирска, сидя, по обыкновению, на подоконнике, пытался в это время переварить добытую нами информацию с помощью заветной вересковой трубки, набитой его любимым табаком «Герцеговина Флор», и стакана с любимой минеральной водой «Сибирские Афины».