что было чисто политическим преступлением. Евангелист Иоанн добавляет к этому еще одну деталь: первосвященники попросили Пилата написать не «Царь Иудейский», но «что Он говорил: Я Царь Иудейский», однако Пилат не выполнил их требование. Здесь мы находим еще одно подтверждение тому, что прокуратора вовсе не заботила точка зрения еврейских властей. Он сформировал собственное мнение, которое и стало причиной осуждения и казни. Если бы Иисус был казнен за богохульство, за то, что он приписывал себе божественную природу («Сын Божий», в том смысле, как это впоследствии провозглашалось христианством), надпись на табличке гласила бы не I. N. R. I., а I. N. F. D. (Jesus Nazarene Filius Dei – «Иисус из Назарета, Сын Божий»). Римлян же нимало не беспокоил Бог евреев; им было все равно, оскорбляют этого Бога или нет. Единственной вещью, которая их заботила, было осуществление lex Julia maiestatis:[304]

…Галлион[305] сказал иудеям: иудеи! если бы какая-нибудь была обида или злой умысел, то я имел бы причину выслушать вас, но когда идет спор об учении, и об именах, и о Законе вашем, то разбирайте сами; я не хочу быть судьею в этом. (Деян. 18, 14–15)

Мне представляется маловероятным, что Иисус сам назвал себя «Царем Иудейским» или что он не ответил на вопрос Пилата твердым «нет». Евангелия ни разу не говорят, что он претендовал на столь значительный титул, даже в кругу учеников. Также он нигде не говорит о себе как о Мессии (что евреи, равно как и римляне, истолковали бы как «Помазанник из царского дома Давидова»). Почему же в таком случае перед Пилатом он должен был выдавать себя за вождя мятежников, за Мессию-воина из дома Давидова, который пришел возглавить окончательное сражение против римской оккупации?

Если на кресте действительно была табличка с надписью «Царь Иудейский»,[306] она должна была указывать на тот факт, что распятый человек был мятежником. Однако надпись «I. N. R. I.», скорее всего, является изобретением евангелистов. Их намерение состояло в том, чтобы оставить свидетельства об Иисусе как о Христе и царе, а не вожде бунтовщиков: Он Христос – Царь послепасхальной общины. Согласно Луке и Иоанну, надпись была сделана на трех языках: еврейском (арамейском), греческом и латинском – «урок urbi et orbi[307]».[308]

Действительно, существовал обычай, и даже предписание, помещать табличку с надписью (titulus) над головой[309] распятого, указывающую причину смертного приговора. Однако ничего не известно о titulus, использованной для Иисуса. Наиболее вероятным является то, что единственным словом на ней было «бунтовщик».

Во всяком случае, суд над Иисусом был не более сенсационным, чем любой из сотен тысяч судов над его товарищами по несчастью, которые подобным же образом были казнены при правлении столь «щедрого» на распятия Понтия Пилата. С Иисусом, судя по всему, поступили точно так же, как с любым другим бунтовщиком (или подозреваемым в бунте): краткий процесс по типу трибунала, а затем – «На крест!».

Причина ареста и ордер на арест

Евангелия описывают триумфальный въезд Иисуса в Иерусалим. По сути, все население города и толпы паломников приветствовали его радостными возгласами и принимали как Мессию. Но появление Иисуса, вызвавшее вначале в сердцах людей чувство восторга (Марк. 11, 18) и хвалу из уст детей (Матф. 21, 15), позже произвело настоящее смятение. Стали распространяться слухи о том, что он был возмущен положением, сложившимся во дворах Храма. На территории Храма продавались жертвенные животные, которых покупали паломники, потому что не могли приводить их с собой из дальних мест. Римские и греческие монеты обменивались на особые храмовые монеты старинного «тирского» образца[310], потому что платить налоги языческими монетами было запрещено.[311]

Не считаясь с распорядителями Храма и храмовой охраной,[312] Иисус, по словам очевидцев, перевернул столы и стал кнутом выгонять торговцев, менял и паломников. Они находились в так называемом притворе язычников и занимались своим делом. Иисус выгнал их из дворов Храма, исполняя, таким образом, пророчество Иеремии (7, 11): «И учил их, говоря: не написано ли: дом Мой домом молитвы наречется для всех народов? а вы сделали его вертепом разбойников» (Марк. 11, 17).

Повествование об очищении Храма определенно лишено историчности. В Евангелии от Луки (19, 45–46) сглаживаются острые углы и передается лишь стремление Иисуса убедить торговцев покинуть дворы Храма. Исторически такой прецедент вряд ли был возможен хотя бы потому, что «один человек не мог очистить площадь такой величины» (Лозе) – ни Марк, ни Матфей, ни Иоанн не придают этому обстоятельству никакого значения. Однако, по словам швейцарского теолога Хенхена,[313] территория, о которой идет речь, была «сравнима с размером древнего города Ура». «В этой истории обычно упускают из виду тот факт, что автор Евангелия, традиционно, дает не объективное описание события, но доносит до читателя лишь то, что представляет теологический интерес, невзирая на практическую сторону дела».[314]

С точки зрения правил городской безопасности и общественного порядка этот эпизод выглядит фантастически. Создается такое впечатление, будто безумие обуяло Иисуса, когда он ступил на территорию Храма, но при этом ни охрана Храма, ни воины-оккупанты, расквартированные в находящейся рядом крепости Антония, не проявили ни малейшего желания вмешаться в конфликт.[315]

После такого бурного дня Иисус якобы мирно ретировался со своими учениками к городским воротам (Марк. 11, 19). Любой желающий мог проследовать за ним, но, похоже, представители власти не видели в этом необходимости, и против него не было предпринято никаких мер. Автор евангелия не сообщает, возобновили ли свою деятельность торговцы и менялы, однако здравый смысл подсказывает, что именно это и произошло.

Так или иначе, похоже, что никто не возражал против трехдневной проповеди Иисуса в притворе Храма перед огромным скоплением народа после его знаменательного прибытия. Первосвященники, книжники, старейшины собрались вокруг него и вели научные дискуссии (Марк. 11, 27–33; 12, 1–4), в которых Иисус проявил себя как искусный диспутант.[316]

Поразительным кажется тот факт, что сам Иисус не усматривал опасности в происходившем вокруг него. Он хвалил книжников, когда они соглашались с ним (Марк. 12, 34), и яростно обличал, когда они не соглашались (Марк. 12, 38–40). О нем сказано, что он «…привел саддукеев в молчание…» (Матф. 22, 34). Очевидно, ни он, ни люди из его окружения не видели необходимости в особых мерах безопасности. Он и в самом деле остро ощущал надвигающуюся смерть в ночь перед арестом, но ученики оставались совершенно безмятежными