— Контрабандисты? Откуда вы знаете про контрабандистов?

— Про них весь город знает. Я потому и заставила тетю поехать к вам. Она во всем ищет мистику. А тут просто бандиты. Они и поют по ночам. И бутылки бьют. Того и гляди выйдут в наши подвалы.

Барышня оказалась догадливее, чем он думал.

— Я хочу показать вам их. Чуть вперед. Там будет большой коридор.

— Так вы тут были? — изумился полковник.

— Конечно.

— Одна?

— Они все боятся. — Варвара уверенно взяла его за руку и двинулась вперед. — Осторожно, — шептала она. — Выбоины в полу. Чувствуете?

Минут через пять полковник ощутил прикосновение к лицу свежего сквозняка. А сделав еще несколько шагов, буквально выпал в осевой просторный тоннель, куда вел ход из подвала Гагариной.

— Говорят, здесь раньше выбирали камень для строительства крепости. Еще при турках. Когда Хаджибей пал, под землей спрятали сокровища. Казну османского капудан-паши. Ее до сих пор ищут. — Все это княжна сообщила горячим шепотом и вдруг прижалась к стене. — Вон, смотрите, огоньки. Движутся. — Она потянула полковника обратно в душное лоно хода. Там, вжавшись в крошащийся под руками камень, спутники стояли, ожидая неизвестно чего.

Голоса вдалеке стали яснее. Говорили по-гречески. Потом по-русски. Послышался грохот тележных колес о камень. Стук упавшего ящика. Брань. Снова тяжелый топот ног. Под землей несли и везли груз. Мимо притаившихся наблюдателей при свете сальных коптилок прошествовал целый караван. Носильщики двигались достаточно далеко, чтобы не заметить две пары лихорадочно горевших глаз. Одни волокли на плечах тюки. Другие — длинные гладкие сундуки, похожие на гробы, в которых Казначеев безошибочно определил ружейные ящики. Третьи — бочонки. Они свернули за угол подземной галереи и скрылись из виду.

И почти сразу же в отдалении вновь послышались голоса, теперь уже разговаривавшие по-татарски.

— Господи, да сколько же их тут? — удивился Казначеев.

— Это разные компании, — шепнула Варвара. — Первые — греки, этэристы. У них свои дела. Теперь, наверное, беспошлинные торговцы. Во-он прошли западным коридором. Еще ведь и нищие живут.

— Где?

— Если вы пойдете блуждать, то рано или поздно наткнетесь на их ночевки. Люди в катакомбах получают от контрабандистов долю и охраняют товар.

— А что они прячут?

— Заразу, — просто ответила девушка. — Шелк, шерсть, благовония. Парчу. Все с того берега. Если сюда занести чуму, то она мигом охватит нищих, и город уже не спасти. Болезнь выпрыгнет из-под земли.

— Пойдемте, — полковник потянул ее за руку. — Вы достаточно показали. Я благодарен.

— Благодарны? — переспросила она странно дрогнувшим голосом. — Тогда поблагодарите меня. Ведь сейчас не видно, какая я.

— Сударыня, вы очень недурны. — Саша крепко сжал ее пальцы и повлек за собой по коридору.

Девушка обиженно всхлипнула. Обратный путь они проделали быстрее.

— Надо завалить тут все камнями, — сказал полковник Гагариной, когда поднялся обратно в дом. — Завтра же я отдам распоряжение о том, чтобы вам выделили три телеги лома из карьера. Рабочих можно нанять в порту.

— Моя племянница не слишком утомила вас? — Вера Петровна с укором глянула на Волконскую. — У нее в голове одни фантазии.

— Ваша племянница, мадам, — Казначеев склонился к руке княгини, — оказала городу неоценимую услугу. Буду ли я иметь счастье видеть вас с нею на балу у наместника на Масленицу?

Гагарина заверила, что придет, если получит приглашение. А Варвара Дмитриевна полоснула полковника хмурым взглядом и сделала вид, что не замечает его намерения поцеловать ей руку.

Март 1824 года. Одесса.

Пальцы застыли над клавишами, последний звук еще дрожал в воздухе, а маленькая гостиная взорвалась аплодисментами. Раевский видел, как генерал Киселев встал, чтобы поцеловать графине руку. Как Ланжерон рассыпался во французских комплиментах. Как смущенный Туманский грыз согнутый палец, не решаясь подойти. И как подался вперед Пушкин, впервые слышавший фортепьянный концерт в исполнении Лизы.

Это был триумф. Впрочем, как и всегда, когда ее сиятельство решалась играть для слушателей. Робкая от природы, она редко уступала просьбам, хотя ежедневно занималась по несколько часов. У Лизы был несомненный талант. И раньше эту тайну знал только Александр. Они хранили ее про себя. Подальше от всех. Кузен привозил ноты, просиживал рядом с упражнявшейся девушкой, пел с ней на два голоса, но никогда не заставлял заливаться соловьем на потребу публике.

Полковник до боли прикусил губу. Происходившее было насилием над скромным, вечно прячущимся существом. Или муж не понимает, как ей тяжело общее внимание?

— Елизавета Ксаверьевна, просим, просим! — раздалось с разных сторон. — Стыдно скрывать дар!

Графиня приподнялась и, придерживая кончиками пальцев газовый шарф, поклонилась. На ее щеках играл румянец. Нет, ей нравилось выступать. Нравилось восхищение и благодарность. Жаль, что врожденную скованность не побороть. Сегодня Лиза решилась, можно сказать, с горя. Михаил уделял ей так мало внимания! Пусть хоть сейчас бросит своих купцов в бильярдной и услышит, кто играет.

Уловка удалась. За стуком шаров граф различил знакомую мелодию, на минуту поднял кий, сделав знак партнерам подождать:

— Этот переход в си-бемоль у ее сиятельства получается особенно виртуозно.

Ничего не смыслившие в музыке откупщики и торговые консулы застыли из уважения к хозяину, а через мгновение по движению его руки вернулись к игре. Ни подойти к двери в гостиную, ни тем более поблагодарить супругу Михаилу в голову не пришло.

— Это нечто чудесное, — горячим шепотом твердил Пушкин. — Я был осел, что не ходил сюда. Графиня прелесть!

Раевский бросил на друга досадливый взгляд. Сейчас поэт мешал ему. Он сам пришел без приглашения, на правах родственника. Лиза не могла его выгнать, но не могла и радоваться.

— Между вами, как будто, кошка побежала? — Пушкин не замечал своей бестактности.

— Кокетство, не более. — Неприятная улыбка искривила губы полковника. — Эта женщина принадлежит мне. Хотя сама не сознает этого.

— Пока я вижу, что ты таскаешься везде, где только можешь ее встретить. — Сверчок напустил на себя вид опытного ловеласа. — Скажи правду: ты пропал.

Панибратское высокомерие крайне не понравилось Александру.

— Знаешь, что такое магнетизм? — с ноткой превосходства спросил он. — Сейчас я стану смотреть графине в спину, и не далее как через минуту она оглянется, встретится со мной глазами и смутится.

Поэт не поверил. Раевский расположился поудобнее, скрестил руки и ноги и уставился на склоненную шею Лизы. Хозяйка пела итальянский романс Гальяни. От подобранных волос на кожу спускался темный завиток. Такой знакомый, такой чужой. Боль обожгла сердце полковника. Сколько раз он целовал это место? В жизни не так часто, как в памяти. «Будь проклята моя глупость! Лиза, вспомни, вспомни! Я здесь!»