Но дело было не только в этом. Не успел Армандо сказать: «Надя, это Элена, мамина ученица», как девушка тут же бросилась меня обнимать, приговаривая: «Элена! Как я рада, что наконец с тобой познакомлюсь!» И Надя, не давая мне вставить ни слова, принялась — в отличие от брата, не шутливо, а всерьез — нахваливать мои сочинения, их содержание и стиль, и делала это так искренне и с таким воодушевлением, что я как будто перенеслась в класс, где ее мать, приводя меня в пример, вслух читала мои работы. Пожалуй, сейчас мне было даже приятнее, потому что два человека, мнением которых я дорожила, — Нино и Лила — слушали ее и могли убедиться, что в этом доме ко мне относятся с любовью и уважением.

Я с удивительной для себя легкостью подхватила ее дружелюбный тон и включилась в разговор, который мы вели на литературном итальянском; как ни странно, сейчас он вовсе не казался мне искусственным и «школьным». Я спросила Нино, как он съездил в Англию, поинтересовалась у Нади, какие книги она читает и какую музыку слушает. Я танцевала с Армандо и с другими ребятами, которые приглашали меня наперебой, и решилась даже на рок-н-ролл, во время которого у меня с носа слетели, но, к счастью, не разбились очки. Это был чудесный вечер. В какой-то момент я заметила, что Нино о чем-то тихо говорит с Лилой: судя по всему, он приглашал ее на танец. Она отказалась и вышла из комнаты, а потом я потеряла ее из вида. Прошло немало времени, прежде чем я снова о ней вспомнила. Постепенно танцоры утомились, зато Армандо, Нино и еще два парня их возраста завели между собой оживленный спор, после чего вместе с Надей вышли на балкон — остудить разгоряченные головы, а заодно вовлечь в обсуждение профессора Галиани, которая сидела там и курила, наслаждаясь одиночеством и прохладой.

— Пойдем, — предложил мне Армандо и взял меня за руку.

— Сейчас, только найду подругу, — ответила я.

Я обошла почти все комнаты и наконец обнаружила Лилу — она стояла напротив книжного стеллажа и внимательно изучала корешки.

— Пойдем на балкон, — позвала я ее.

— Зачем?

— Освежиться, поболтать.

— Иди, если хочешь.

— Тебе скучно?

— Нет, я смотрю книги.

— Да уж, их здесь хватает.

— Угу.

В ее голосе я уловила недовольство. Ну да, весь вечер ее никто не замечал. Это все из-за кольца, подумала я. А может, никому нет дела до ее красоты, потому что здесь ценят таких девушек, как Надя. А может, Лила, познавшая замужество, беременность и выкидыш, создавшая коллекцию обуви и научившаяся зарабатывать деньги, понятия не имеет, какова ее роль в этом доме, так не похожем на наш квартал? Зато у меня здесь точно есть своя роль. Я вдруг поняла, что трещина, расколовшая нас в день свадьбы Лилы, гораздо глубже, чем я думала. Я не просто умела общаться с этими людьми, мне было с ними намного легче, чем со старыми друзьями из нашего квартала. Единственное, что омрачало мне чудесный вечер, — это нежелание Лилы присоединиться к компании, ее демонстративное стремление отколоться от остальных гостей. Я потащила ее на балкон.

Кое-кто еще танцевал, но вокруг профессора Галиани собрался кружок спорщиков из четырех парней и двух девушек; правда, говорили только парни. Единственной женщиной, принимавшей участие в дискуссии, правда с немного ироничным видом, была сама учительница. Мне бросилось в глаза, что те из ребят, кто был постарше, — Нино, Армандо и еще один парень по имени Карло — спорили не с ней, а друг с другом, обращаясь к профессору Галиани как к арбитру. Даже Армандо, если и высказывал мысли, опровергающие утверждения матери, адресовался не к ней, а к Нино. Карло выступал на стороне Галиани, но, полемизируя с друзьями, выдвигал собственные аргументы. Нино не соглашался ни с кем, но слова профессора опровергал с вежливой улыбкой, а на Армандо и Карло нападал, не скрывая горячности. Я слушала их затаив дыхание. Из их слов, как из бутонов, у меня в мозгу распускались пышные цветы; если цветок был мне знаком, я согласно кивала, выражая одобрение, если нет, оставалась безучастной, чтобы не обнаружить свое невежество. Во втором случае я, разумеется, начинала нервничать: я не понимала, о чем или о ком идет речь. Произносимые ими звуки звучали для меня бессмыслицей и говорили мне лишь о том, что мир имен, событий и идей бесконечен и всех моих ночных бдений над книгами слишком мало, чтобы их охватить, что я должна еще больше учиться, чтобы вести беседы с Нино, профессором Галиани, Карло и Армандо и иметь право сказать: да, это я знаю. Планете грозит серьезная опасность. Ядерная война. Колониализм, неоколониализм. «Черноногие», Секретная вооруженная организация, Национальный фронт освобождения. Массовые убийства. Голлизм, фашизм. Франция, армия, Grandeur, Honneur.[1] Сартр — пессимист, но верит в парижских рабочих-коммунистов. Политические ошибки руководства Франции и Италии. Необходимость левого поворота. Сарагат, Ненни.[2] Визит Фанфани в Лондон, Макмиллан.[3] Конгресс христианских демократов в Неаполе. Последователи Фанфани, Моро,[4] левое крыло Христианско-демократической партии. Социалисты, которые в конце концов легли под власть. Только мы, коммунисты, при поддержке пролетариата и своих парламентариев сумеем провести в Италии левоцентристские законы. Но если так пойдет, то марксистско-ленинская партия превратится в социал-демократическую. Вы видели, что сделал Леоне[5] в начале нового учебного года? «Словами мир не изменишь, — недовольно качал головой Армандо, — без крови и насилия не обойтись». — «Должен быть четкий план», — спокойно возражал ему Нино. Градус спора все повышался, и профессор Галиани вслушивалась в каждую реплику. Как же много знали эти парни, они держали в руках весь мир! В какой-то момент Нино благосклонно отозвался об Америке и с безупречным произношением сказал несколько слов по-английски. За прошедший год голос у него изменился: стал ниже, в нем появилась хрипотца, и говорил Нино уже не так резко, как на свадьбе у Лилы или в школе. Он рассказывал о Бейруте так, словно был там только вчера, цитировал Данило Дольчи,[6] Мартина Лютера Кинга и Бертрана Рассела. Судя по всему, Нино поддерживал организацию под названием Мировая бригада солидарности и одернул Армандо, который отозвался о ней с сарказмом. Нино разгорячился, его голос окреп. Я им любовалась. Он говорил, что технический прогресс достиг такой степени развития, что способен побороть колониализм, голод и войны. Я слушала его как зачарованная, окончательно запутавшись в тысяче незнакомых имен и понятий: что такое голлизм, Секретная вооруженная организация, социал-демократия и левый поворот; кто такие Данило Дольчи, Бертран Рассел, «черноногие» и последователи Фанфани? Я понятия не имела, что случилось в Бейруте и в Алжире, но во мне с каждой минутой росло желание защитить Нино и выразить поддержку каждому его слову. В первый раз за весь вечер я почувствовала, что завидую Наде, которая стояла рядом с ним, как младшее, но лучезарное божество. И вдруг я поняла, что уже сама говорю. Это произошло как-то само собой, как будто моим голосом заговорил какой-то другой человек — уверенный в себе и компетентный. Я еще сама не знала, что именно хочу сказать, но только что услышанные фразы и обрывки сведений, почерпнутых из книг и газет, которые давала мне профессор Галиани, соединились у меня в голове в некое единое целое и вытеснили робость. Я говорила на чистом литературном итальянском, который отточила, корпя над переводами с греческого и латыни. Я отстаивала позицию Нино, подчеркивая, что не хотела бы жить в мире, где есть войны. Мы не должны повторять ошибки своих предшественников. Современная война с использованием атомного оружия приведет к всеобщей гибели. Если мы позволим ей начаться, то будем хуже нацистов. Я вложила в свою речь столько чувства, что к глазам подступили слезы. Закончила я тем, что мир нуждается в срочной переделке, потому что в нем еще слишком много тиранов, которые держат в рабстве целые народы. Но переделывать его надо мирными средствами.