Пока я собирался с мыслями, что бы такое сказать, на сцену вывели Ефремова. Его не ждали. Он был очень болен и, кажется, уже не мог передвигаться без чужой помощи. Поначалу я его даже не узнал. Весь обросший, с какой-то клочковатой бородой бомжа, в старом плаще, висевшем на нем, как на вешалке. Он говорил что-то бессвязное и даже пытался шутить, припоминая всё ту же историю с Немировичем, «про то» и «не то». Никто ничего не понял, что он хотел сказать. Ровно через неделю он умер.

Когда подошла моя очередь выступать, я вспомнил, как Ангелина Иосифовна рассказывала на дне рождения про похороны Екатерины Николаевны, жены Немировича-Данченко, урожденной баронессы Корф. Она ведь тоже считалась одной из основательниц МХАТа, и почести ей полагались по первому разряду: марш Саца из «Гамлета», флагштоки с траурными лентами на фасаде, задрапированные черным тюлем зеркала. Всё как всегда. Только на прощании не было Владимира Ивановича. Церемония подходила к концу, пора было выносить гроб, а он все не шел и не шел. И было непонятно, что делать дальше. Кого-то послали за ним, но он заперся в своем кабинете и не отвечал на призывы и уговоры. Потом все-таки вышел — как всегда, подтянутый, деловой, энергичный. Он был маленького роста и всегда ходил на каблуках. Все вдруг отчетливо услышали стук его каблуков по паркету фойе. Степанова смешно имитировала этот звук, цокая языком: цок, цок. Толпа раздвинулась, он подошел к гробу, заглянул в него даже как будто с любопытством, а потом, обращаясь ко всем, как-то растерянно, словно не веря самому себе, сказал: «Ну вот и всё».

Вот и всё, повторил я. И стало слышно, как кто-то в зале заплакал.

Она единственная, кому я отважился послать свой текст. Долг дружбы и многолетних отношений обязывал меня к этому. Знал, что она не будет придираться по мелочам. Алла Демидова всегда видит смысл. К тому же она опытный литератор, великолепно владеющий словом. Так что можно было рассчитывать на точный совет. Ничего советовать она не стала, только чуть посетовала, что в повествование не вошла большая и важная для нее глава, связанная со спектаклями греческого режиссера Теодора Терзопулоса, на которые она в свое время положила много сил. Но по чужим описаниям или видео мне не захотелось восстанавливать ее «греческий период». Театр жив, пока на него смотришь из зала. Дальше начинается туман мифов и легенд. И Алла Демидова знает это как никто. Поэтому предпочитает, чтобы ее воспринимали как актрису, живущую сегодня, а не как героиню театрального эпоса, каковой она, безусловно, давно является. Нынешняя жизнь при всех ее ужасах для нее интереснее воспоминаний. Именно этот интерес заставляет Демидову не пропускать ни одной важной московской премьеры или выставки, чуть ли не каждый месяц спешить на «Сапсан», отправляющийся в СПб, принуждает снова и снова повторять знакомые строчки перед спектаклем в «Гоголь-центре». Я искренне восхищаюсь Аллой Сергеевной и очень ее люблю.

Знаки судьбы

Аэрофлотовский рейс Афины — Москва задерживался на неопределенное время. Нет чтобы сразу сказать, когда вылет? Тогда можно было бы решить, что делать с вечерним спектаклем — отменять, не отменять… А так через каждые полчаса в телефонной трубке: delay, delay… И что делать с этим «delay»?

— Ждать до победного и надеяться на лучшее, — строгим голосом приказал Валерий Иванович Шадрин, секретарь Союза театральных деятелей СССР, матерый театральный волк. Ничего другого не оставалось.

1990 год. В Москве проходит театральный фестиваль, посвященный 100-летию Александра Таирова. Его имя долгие годы находилось под негласным запретом, а Камерный театр, основанный им, считался формалистским, буржуазным и каким-то еще. Таиров травли не вынес, сошел с ума и умер в 1950 году. Как гласит легенда, его жена, трагическая актриса Алиса Коонен, прокляла Театр им. Пушкина, открывшийся в том же здании, где раньше был их Камерный, по адресу Тверской бульвар, 23. С тех пор разные несчастья, которые там время от времени случались, имели среди сотрудников театра исключительно мистическое объяснение. Увольняют директора — Коонен наколдовала; появляются плохие рецензии на слабый спектакль — и тут не обошлось без ее участия; увозят в психбольницу главного режиссера, как это было с Борисом Равенских, — опять Алиса виновата!

Так продолжалось без малого сорок лет. Немудрено, что у Театра им. А. С. Пушкина была репутация несчастливого места, где не стоит особо задерживаться.

Когда в СТД задумывали фестиваль, то начальство даже церемонию открытия решило превратить в покаянную литургию с настоящими священниками, церковным хором и православными песнопениями. Непонятно, правда, какое все это имело отношение к эстету, космополиту и к тому же некрещеному еврею Таирову? Но проклятье велено было снять в административном порядке. К тому же казалось, что молитвы должны умилостивить высшие силы. Так, в сущности, и было. Все фестивальные спектакли состоялись в положенный срок. Публика каждый вечер исправно заполняла зал Театр им. Пушкина. Иностранным участникам вручали на сцене памятные медали с изображениями Таирова и Коонен (на мой вкус, довольно уродливыми), а потом везли пировать в еще не сгоревший ресторан Дома актера. Все шло, как по маслу, пока не подошла очередь «Федры», спектакля, поставленного Романом Виктюком в Театре на Таганке с Аллой Демидовой в главной роли. С ним как-то с самого начало все было сложно. Почему-то уже после того, как программа была сверстана, а афиши напечатаны, выяснилось, что спектакль больше не может считаться спектаклем Театра на Таганке, а надо писать Театр «А», поскольку теперь он является личной собственностью Аллы Демидовой. Не успели перепечатать афиши и переправить пресс-релизы, как стало известно, что «Федру» в эти же фестивальные дни пригласили на гастроли в Грецию. Пришлось передвигать сроки и снова печатать несчастную афишу. И, наконец, в день спектакля этот зависший из-за тумана рейс из Афин…

Знаки судьбы надо уметь слышать. Похоже, Алиса Коонен явно не хотела, чтобы на сцене бывшего Камерного театра шла чужая «Федра». Пелопонесской царицей в истории русского театра должна остаться только она. Что же тут непонятного? Но мы продолжали названивать в справочную «Аэрофлота», ни на что не надеясь. «Федры» не будет, про себя решили мы.

За что вас любить?

Примадонн в театре не особо жалуют. «А за что вас любить? — с деланым возмущением восклицал Георгий Александрович Товстоногов, когда одна из ведущих актрис БДТ посетовала на нелюбовь к себе коллектива, особенно женского состава, — вы молоды и хороши собой. Вам достаются главные роли, с которыми вы неплохо справляетесь. Нет, любить вас решительно не за что!»

Аллу Демидову на Таганке не любили. Уважали, могли при случае восхититься, но не любили. Мы не очень умеем любить тех, кто без нас может обойтись. А в Театре на Таганке знали, что Демидова может без него обойтись. Она так себя вела. Не то чтобы надменно, но как-то подчеркнуто отдельно. Ни с кем особо не сходилась, соблюдая вежливую и холодноватую дистанцию. Даже в молодые годы, когда все старались сбиваться в компании, держалась как заезжая гастролерша: отработала спектакль — и быстро на выход, чтобы никто не успел задержать в коридоре с пустыми разговорами или досужими сплетнями. Когда были опубликованы дневники Валерия Золотухина, с которым у нее были вполне дружественные отношения, несказанно удивилась. Даже бросилась перечитывать собственные дневники тех лет. Как же так? Ничего не совпадает. Будто служили в разных театрах!