— Вы меня теперь вышвырнете вон? — спросил Рейни с печальной усмешкой в голосе.

— Почему бы и нет? — спросил Рейнхарт. Джеральдина засмеялась.

— Не морочь ему голову, Рейнхарт. Он не верит ни слову из того, что передает эта станция,— сказала она Рейни.— Даже в последних известиях.

Рейнхарт быстро взглянул на нее.

— Не верите? — с улыбкой спросил Рейни.— Не может быть. То есть я хочу сказать, что эта станция — радикально правая во всем, кроме музыкальных передач. Вы должны были насквозь пропитаться их политикой — и вы в нее не верите?

— Вера — вещь очень тонкая и сложная,— сказал Рейнхарт. Рейни тревожно усмехнулся:

— Не понимаю, как...— Он умолк и с любопытством посмотрел на Рейнхарта.

Рейнхарт не улыбнулся.

— Кажется, я вмешиваюсь в то, что меня не касается,— сказал Рейни.

Рейнхарт поставил стакан рядом с кастрюлей.

— Ничего.

— Просто я случайно услышал передачу о социальном обеспечении. Я сейчас занимаюсь как раз этим.

— А что вы делаете? — спросила его Джеральдина.

— Ну... собираю данные. Задаю вопросы.— Он перевел взгляд с Джеральдины на Рейнхарта и прищурился, слабо улыбнувшись.— Все это как-то странно. Очень.

— Почему? — спросил Рейнхарт.

— Ну,— сказал Рейни,— может быть, это только мне так кажется.— Он развел руками и посмотрел на ладони.— Видите ли... в таких кварталах всегда... ну, там всегда существуют какие-то скрытые взаимоотношения и ситуации, о которых ты ничего не знаешь. Потому что ты — чужой. Я работаю с неграми.

— Вам нравится работать с ними? — спросила Джеральдина.

— Да,— сказал Рейни.— Пожалуй, да. Но все эти почти ритуальные отношения... видите ли, это трудно.

— Вы ходите туда и вечером? — спросил Рейнхарт.

— Еще не ходил. У меня не было для этого причины. Я работаю тут меньше двух недель.

— А,— сказал Рейнхарт.

Рейни выжидающе посмотрел на него.

— Почему вы об этом спросили?

— Потому что вы описываете мне то, чем вы занимаетесь,— сказал Рейнхарт.— И чтобы вам было легче описывать, мне надо представить себе всю картину, так? А если я представляю себе всю картину, то должен знать, ночь сейчас или день. На картине.

— День,— сказал Рейни.— Жаркий день.

— Вы с ними ладите? — спросила Джеральдина.

— Не знаю... Видите ли, многого ждать не следует. Это старые трущобы. Там ступаешь по очень старой земле. У нее свои собственные правила. Свои призраки.

— Ну, вы ведь как раз оттуда,— сказал Рейнхарт.— Вам положено все знать о правилах и о призраках.

Рейни снова посмотрел на свои руки.

— Мне кажется, я то и дело оказываюсь втянутым во что-то, чего не могу правильно понять. Там все время заключаются сотни каких-то сделок — сделки с властями, сделки между всеми великими и малыми силами, которые там правят. Вокруг меня происходит много такого, чего я не знаю.

— Угу,— сказал Рейнхарт.— Я понимаю, что вы имеете в виду.

— Поэтому я часто чувствую себя беспомощным. Но я намерен разобраться во всем,— он отвел взгляд от своих рук и посмотрел на тихую улицу под балконом.— Видите ли, сегодня было жарко. А там жара кажется еще более сильной. После полудня... солнце... у меня пошаливают глаза,— заявил он.

— Вы... э... занимаетесь этим не просто ради денег, ведь так? — спросил Рейнхарт.

— Конечно нет,— сказала Джеральдина. Она сидела, прислонившись к перегородке, отделявшей их от соседнего балкона. Вид у нее был замученный.

— Да нет,— сказал Рейни.

— Мне так и показалось.

Рейнхарт осторожно поглядел на длинное лицо Рейни, и его охватила тревога. «Мы присутствуем при жертвоприношении,— подумал он.— Жертвоприношение всегда означает кровь».

— Я вовсе не думал, что вы взялись за это ради денег,— сказал Рейнхарт.— Увидев вас и ваш мешочек с мороженым, я сразу решил, что к нам явилась сама добродетель.

Рейни, нахмурившись, встал и сделал шаг к двери.

— Я не хотел навязываться,— заявил он.

— Ой, нет,— сказала Джеральдина.

— Прошу извинения,— сказал Рейнхарт.— Я просто шутил, чтобы пустить пыль в глаза моей девушке.

Рейни кивнул Джеральдине и, плотно сжав губы, ушел с балкона.

— Я правда желаю вам всего самого наилучшего,— сказал Рейнхарт, следуя за ним.— Мне кажется, вы попали там в скверное положение.

Быть беде оттого, что с ними в одном доме живет этот человек. Одержимый призраками.

— Скажите,— спросил Рейнхарт, когда они шли через комнату,— вам нравится Джерард Мэнли Гопкинс?

Рейни повернулся и чуть-чуть наклонил голову набок.

— Да,— сказал он.— А вам?

— Конечно,— сказал Рейнхарт.— Я его читал.— Он подошел к холодильнику и вынул из него остатки мороженого.— Я читал его из теоретических соображений.

— Эй, приятель! — крикнула Джеральдина с балкона.— Не поддавайтесь старику Рейнхарту!

— Вы... вы работаете с черномазыми потому, что хотите что-то доказать себе, так? Лечебная процедура, так?

— Мне представлялось,— сказал Рейни,— что вы противник расспросов.

— Конечно.

— Я хочу выяснить, как обстоит дело с человечностью,— сказал Рейни.— Что это такое. Найти мою и сохранить ее, когда найду.

— Ага! — сказал Рейнхарт.

— Мне хотелось бы узнать, какая разница между улицей с людьми и улицей, на которой нет людей.

— Очень тонко,— сказал Рейнхарт.— Очень похвально.

— Очень необходимо,— сказал Рейни.

Рейнхарт проводил его до лестничной площадки и вернулся к кастрюле с шипучкой.

Рейни поднялся к себе и положил остатки мороженого в холодильник. Потом он лег на кровать и стал думать о злобных насмешках, которым он подвергся внизу. Он поднял левую руку и внимательно осмотрел ее бледную кожу и вены — в его сознании всплыло слово «отталкивающий».

Где-то в ходе событий он утратил элементы, необходимые для контакта с людьми. «А вернее,— подумал он,— просто их отбросил». И стал, как ему однажды сообщил врач, настоящим обвинителем.

Рейни встал и вышел на балкон.

В Пуэрто-Морено он жил в бунгало на краю зеленой пропасти; далеко внизу под его домом на берегу коричневой реки была каменоломня. Верхняя улица его barrio[11]кончалась обрывом; по краю обрыва тянулась проволочная изгородь, которую Рейни поставил вместе с мулатом по имени Родригес. Они поставили ее для того, чтобы дети больше не падали с обрыва.