Нет, конечно, Борис ценил Володю Голлербаха и Михаила Мельникова. Он знал, что в том, что касается кино, он вполне может на них положиться. Но тем больнее ему было сознавать, что его присутствие с некоторых пор не является обязательным и что на площадке вполне справляются без него.

Он пытался развлечь себя – болтал с Марусей, читал ей вслух сказки и стихи для детей, дорабатывал сценарий и после долгих поисков нашел, как эффектнее всего использовать в фильме свое собственное падение. Его каждый день навещали актеры, Мельников, Нольде. Но Борис все равно чувствовал себя неприкаянным, ненужным, несчастным, а с таким характером, как у него, он не мог таить это в себе.

В результате киношники, которые и так уставали во время съемок и не видели смысла в дополнительной трате душевных сил, не сговариваясь, стали навещать его реже или старались сокращать свои визиты до минимума.

Борис воспринял это так, что его все бросили, и ему стало еще горше.

Тася поддерживала его, как могла. Она приносила ему самые свежие новости и сплетни и держала его в курсе всего, что творится в его отсутствие, вплоть до самых незначительных мелочей.

Именно поэтому Борис с таким нетерпением всякий раз ожидал ее возвращения, когда она отправлялась, так сказать, на разведку.

– Ну что, как?.. – набросился он на жену, едва она вошла в номер в своем линялом платьице.

– Ты ничего не ешь, – с упреком промолвила Тася, скользнув взглядом по огромной чаше с фруктами, стоящей у его изголовья.

– Тася! – простонал Борис, делая мученическое лицо.

– Ну что – снимали, снимали, – проворчала жена, проходя к его кровати и садясь в кресло.

Она отщипнула виноградинку, съела ее, выплюнула косточки в ладонь и потянулась за следующей ягодой. Борис, пылая нетерпением, резким движением подвинул чашу ближе к жене и в итоге чуть не смахнул ее со стола.

– Боря! – с укоризной проговорила Тася.

– А погода? Не помешала? Все успели?

– Нет. В смысле, не помешала. Ой, сегодня такой скандал приключился! К Пете из Москвы приехала его бывшая девушка, Катя. Помнишь, он все говорил, что с ней разошелся.

– Помню, помню эту Катю, – буркнул Борис, хмурясь. – Пробовалась она на какую-то роль, но не прошла. И что?

– Да то, что у нее теперь ребенок, и она с Пети алименты требует. А он ни в какую. Так она подняла крик на всю гостиницу, позорила его, обещала в суд на него подать. Петя весь красный, чуть не бежит от нее, а она за ним, нэпманы смеются…

– Да черт с ним, – перебил ее Борис, – еще один, кто любит кататься, но не любит возить саночки… Как новички на площадке? Этот, как его, Гриша Поваренко, который новый помощник Нольде, и Митя Абрикосов – вместо Щелкунова…

– Да все хорошо. Работают, стараются. Гриша говорит, что у нас прямо рай. Он раньше на культурфильмах трудился… Эдмунд Адамович, конечно, поначалу фыркал, что Гриша все не так делает – не так журнал съемок ведет, не так цифры на дощечке пишет. Но теперь вроде утихомирился. А Степан Сергеевич уехал, ты знаешь?

– Какой Степан Сергеевич?

– Ну с двойной фамилией который, секретарь Гриневской. Высокий такой, молчаливый. Помнишь? – Тася сделала легкую паузу. – Знаешь, мне кажется, что между ней и секретарем что-то было. Молчаливые люди всегда такие скрытные…

– Тася, не придумывай, – заворчал Борис, поудобнее подтягивая одеяло.

– Уверена, ее охранник доложил куда надо, и поэтому секретаря ни с того ни с сего отозвали. Кому он мешал?

– Это все домыслы Пирожкова? Ой, Тася…

– При чем тут домыслы – она два-три дня в неделю снималась, чем же она занималась в оставшееся время?

– Может, книжки читала.

– Ты ее хоть раз с книгой видел? Боря, не говори глупостей.

– Как же она теперь будет без секретаря? – пробормотал Борис, лихорадочно ломая голову над тем, как бы сменить тему. Однако, как назло, ничего не шло ему на ум.

– А к ней на дачу Звонаревы переехали. И мать, и дочка. Будут ее развлекать. Я так поняла, что дочка как раз и будет новой секретаршей. Пелагея Ферапонтовна все перед Гриневской мелким бисером рассыпается. Не иначе, им что-то от нее нужно. Или им, или Андрею.

– Квартира? – задумчиво протянул Борис. – Андрей ведь в Москве с родственниками живет. Жену ему некуда приводить.

– Да, я тоже думаю, что ему квартира нужна. Но я сильно удивлюсь, если он ее получит через Гриневскую.

– Почему?

– Ты знаешь, что она к нему подкатывала? А он сделал вид, что не понял ее намеков. После этого она и стала называть его «бревно с глазками».

Борис нахмурился. Он был не против романов на съемочной площадке, когда речь шла о свободных актерах. То, что он только что услышал от жены, покоробило его и наполнило тревогой. Ведь Гриневской с ее влиянием ничего не стоило сломать Еремину карьеру, если бы она того пожелала. И даже если Андрей являлся неважным актером, это вовсе не значило, что кто-то имеет право портить ему жизнь.

– Я ничего об этом не знал, – вырвалось у Бориса.

– Я давно заметила, что Андрей удивительно ловко скрывает то, что ему хочется скрыть. – Тася усмехнулась. – Признайся, ты его держишь за манекена, а он очень чувствительный и самолюбивый молодой человек. Тебе бы стоило быть с ним помягче. Ты, наверное, не замечал, но когда ты его хвалишь – довольно редко, по правде говоря, – у него появляется такое выражение лица, словно он выиграл первый приз в лотерею.

Борис сконфузился.

Мысленно он считал съемочную группу чем-то вроде оркестра, в котором сам он играл роль дирижера.

В его представлении Андрей Еремин, красивый, но однообразный актер, был не самым сложным инструментом – не барабаном, конечно, но уж точно не первой скрипкой.

– Тася, смотри, я могу решить, что ты влюбилась в его зеленые глаза, – полушутя-полусерьезно заметил Винтер. – Ой, Тася…

– Боря! – возмутилась жена.

Но тут она увидела выражение его лица и, не удержавшись, рассмеялась.

– Никогда не понимала девушек, которые увлекаются красавчиками, – добавила Тася, когда перестала смеяться. – Ведь это не ваза, которую поставил на видное место – и любуйся сколько хочешь. Красота ведь проходит, Боря, и очень, очень быстро. И когда она исчезает, характер меняется – иногда просто ужасно. Помнишь Колю Перовского? Совсем недавно в экранизациях Пушкина играл, открытки с его фотографиями выходили и тотчас раскупались, а в начале этого года взял и повесился. Красота ушла, снимать перестали, жизнь кончилась.

– Его не перестали снимать, – буркнул Борис, дернув щекой.

Он знал Перовского и хорошо помнил его потерянное лицо за несколько дней до самоубийства – и хотя они не были друзьями, да и вообще пересекались не так уж часто, режиссера теперь подспудно мучило, что он мог помочь человеку, мог как-то приободрить его, но не сделал этого. Не вошел в положение молодого актера, не обратил внимания, не разглядел… А теперь Перовского уже нет.