– Эти ублюдки, которые всё там решают за нас, – бушевал собаковод, неловко роясь толстыми пальцами в коробке с конфетами. – Там, вдалеке от этой гребаной – извините за выражение – страны, что они о себе возомнили? Верно?

– Ага. Я через минуту сворачиваю, – сказала Иссерли, наморщив лоб и вертя головой из стороны в сторону, пытаясь рассмотреть в темноте знакомый указатель поворота на дорогу В-9175.

Его реакция на это заявление оказалась неожиданно резкой.

– Господи! – вскричал он. – Да вы меня даже не слушаете! Толпы иностранцев из ваших гребаных краев сломали мне всю жизнь, ясно? Я помню времена, когда у меня еще на счету в банке лежало восемьдесят штук, и у меня был «уолсли», жена и больше собак, чем можно сосчитать. Не прошло и пяти лет, как у меня остался хрен в штанах да дуля в кармане! Живу один в блочном домике возле гребаного моста через Бонар, во дворе ржавеет гребаный «мондео»! Готов работать гребаным садовником! Какой во всем этом смысл, а? Скажите мне, черт побери!

Индикатор огней поворота уже пощелкивал и мигал, наполняя вспышками света темный салон. Иссерли притормозила перед поворотом, затем посмотрела в уцелевшее зеркало, нет ли машин сзади. Затем она повернулась к нему лицом, заглянув в его мутные глазки своими огромными глазищами, и ответила:

– Никакого.

После чего нажала на рычажок, приводящий в действие иглу с икпатуа.

* * *

Когда она вернулась на ферму, как всегда, ей навстречу первым выбежал Энсель, мчавшийся к машине с карикатурной поспешностью. Его два спутника, силуэты которых виднелись в свете фар, медленно след вали за ним, словно уступая Энселю высокую чес оказаться у машины первым.

– Когда ты наконец перестанешь это вытворять? – раздраженно бросила Иссерли Энселю, когда тот просунул морду в окно, чтобы полюбоваться парализованным водселем.

– Вытворять что? – удивился Энсель.

Иссерли наклонилась через неподвижное тело собаковода, чтобы открыть дверцу.

– Мчаться сломя голову, чтобы посмотреть, что я привезла, – проворчала она, поморщившись от невыносимой боли в позвоночнике.

Дверца открылась, и безвольное тело водселя повалилось прямо в лапы Энселю. Другие мужчины поспешили ему на помощь.

– Я могу сама подойти и сказать тебе, если я привезла добычу, – упрямилась Иссерли, осторожно пытаясь распрямить спину. – А если я никого не привезла, почему я не могу прямиком отправиться к себе в коттедж, чтобы спокойно там отдохнуть?

Энсель тем временем суетился, пытаясь поудобнее ухватить тело водселя. Молния на куртке из коровьей кожи сама собой расстегнулась, и оттуда вывалилась неприятная складка белесой плоти.

– Но нам все равно, с добычей ты или нет, – обиженно протестовал Энсель. – Никто тебя ни в чем не винит.

Вцепившись в рулевое колесо, Иссерли пыталась не расплакаться от гнева и усталости.

– Речь не о том, вернулась я с добычей или нет, – вздохнула она. – Иногда я просто… просто приезжаю очень усталая, вот и все. И хочу, чтобы меня оставили в покое.

Энсель попятился от машины, затаскивая туловище водселя на подогнанную тележку, наморщив лоб от усилия. Затем вместе с товарищами он принялся толкать тележку в сторону освещенной двери. Впрочем, лоб он морщил, возможно, и от обиды на Иссепли.

– Я просто пытался тебе помочь, – принялся он неловко оправдываться.

Иссерли уронила голову на руки, скрещенные на рулевом колесе.

– О, боже, – простонала она.

Все эти разговоры были совершенно излишними после трудного рабочего дня, во время которого она оказалась на волосок от смерти. У нее не хватало сил разбираться сейчас в запутанных и сложных человеческих отношениях.

– Забудь! – вскрикнула она, глядя в темноту у себя под ногами, туда, где маслено поблескивали педали, изношенный резиновый коврик, резиновые перчатки и рассыпанные конфеты. – Поговорим лучше утром!

* * *

К тому времени, когда дверь коровника закрылась и на ферме Аблах вновь воцарилась тишина, Иссерли уже рыдала, да так тяжко, что ее очки, о которых она вспомнила в последнее мгновение, чуть не выскользнули у нее из мокрых пальцев.

«Мужики», – думала она с ненавистью.

Когда Иссерли наконец выбралась на поверхность из черного колодца сна и открыла глаза, она обнаружила, что вокруг по-прежнему царит тьма. Светящиеся цифры на ее маленьких электронных часах тускло мерцали в пустоте: четыре ноля подряд. Внутренний источник питания нуждался в замене. Стоило об этом позаботиться, подумала она, вместо того… вместо того чтобы тратить деньги на шоколадные конфеты, которые она все равно не станет есть.

Она лежала в спутанных простынях, смущенная, дезориентированная и слегка встревоженная. Хотя она не могла рассмотреть в темноте ничего, кроме этих мерцающих цифр, в ее памяти внезапно живо возникла последняя картина, которую она видела перед тем, как забыться сном: пол в салоне «тойоты». Нужно не забыть собрать конфеты с пола перед выездом, чтобы не растоптать их ненароком. Когда собаковод раскусил одну, Иссерли заметила, что внутри они наполнены какой-то липкой массой, которая может выпачкать весь пол, а со временем несомненно начнет разлагаться.

В последнее время она перестала следить за очень многим: необходимо немедленно взять себя в руки при первой возможности.

Иссерли не имела ни малейшего представления о том, сколько времени она проспала и какое сейчас время суток – начало ночи или уже ее конец. Она не исключала даже той возможности, что проспала весь короткий и тусклый зимний день и сейчас уже вечер Иссерли попыталась определить по своим ощущениям, как долго она провалялась в бессознательном состоянии. Тело ее было горячим, словно перегревшийся двигатель, пот струился ручьями по тем частям тела, которые еще сохраняли способность потеть. Все это могло означать, насколько она знала себя, что спала она или очень мало, или, напротив, слишком долго.

Она осторожно потянулась: тело болело сильнее обычного, но все же не слишком сильно. Независимо от того, сколько сейчас времени, надо встать и проделать упражнения, или же она будет не в состоянии подняться вообще, став пленницей в тюрьме своих собственных мышц и кожи.

Зрачки Иссерли наконец приспособились к темноте, и в тусклом лунном свете, лившемся в окно, она смогла рассмотреть обстановку своей комнаты. Поскольку комната была пуста, обстановка эта сводилась к трещинам в стенах, полосам отслоившейся краски, сломанным выключателям и тускло поблескивающему в камине телевизору, выключенному на ночь. Почувствовав жажду, Иссерли потянулась за стаканом, стоявшим под кроватью, но тот оказался пустым. Она поднесла его к губам и опрокинула, чтобы окончательно убедиться в этом. Действительно, пуст. Ничего страшного: она потерпит. Она сильная. Она способна терпеть лишения.

Присев в постели, Иссерли с трудом выпуталась из переплетения простыней и сползла с матраса на пол, при этом она неуклюже приземлилась и чуть не опрокинулась на бок. Острая игла боли пронзила основание ее позвоночника, в том месте, где была произведена ампутация: падая, Иссерли инстинктивно попыталась восстановить равновесие при помощи отсутствующего хвоста. Слегка покачнувшись, она все же удержалась на ногах; ее мокрые от пота ладони слегка прилипли к ледяным доскам пола.