веселых цветов. И настроение в лагере скорее праздничное: такое возникает, когда пережитые вместе трудности помогают людям ощутить свое единство. Но что случится, если все эти люди так и не смогут вернуться домой? Палатки потускнеют, покроются пятнами, на них появятся прорехи, залатанные клейкой лентой или брезентом. Сдуются шины у фургонов – придется снять колеса и поставить их на бетонные блоки. Наладить здесь канализацию так и не удастся. Вонь никуда не уйдет – люди просто научатся ее не замечать. Ни у кого из беженцев нет законных прав на землю, где они расположились, – значит, в любой момент их могут изгнать отсюда законные хозяева или вытеснить более крепкие соперники. Без корней, без уверенности в завтрашнем дне невозможно строить быт, – значит, временные дома будут ветшать и разрушаться, не зная ни улучшений, ни ремонта – кроме самого необходимого и неряшливого латания дыр. Эти люди не будут платить налоги, – значит, у них не будет школ, поликлиник, прививок, соцработников. Только кажется, что это долгий процесс: нет ничего более постоянного, чем временное, и глазом не успеешь моргнуть, как временный город на колесах превратится в вековую трущобу. Ее происхождение канет во мраке времен и останется загадкой даже для историков. Откуда взялась трущоба? Да всегда здесь была.

Верно, Саския не думала всерьез, что здесь произойдет нечто подобное. Наводнение схлынет, и люди разъедутся по домам. Если придется, землевладельцы на северном берегу выставят беженцев силой. За тем, чтобы кемпинги на южном берегу вернулись в нормальное состояние, присмотрит полиция. Мочу, фекалии, отбросы и мусор, которые беженцы сливают и выкидывают в реку, волны Бразос отнесут в Мексиканский залив, и сама Бразос вновь станет такой же чистой (или почти такой же), какой была прежде. Но Саския могла побиться об заклад, что в других местах в часе езды от Хьюстона лагеря беженцев за эти несколько дней – разумеется, неведомо для своих обитателей – пустили корни и продержатся годы, если только их существование не прервет какой-нибудь безжалостный погром. Именно так обычно происходит по всему миру, и Техас – не исключение. Впрочем, не только Техас. Чем Нидерланды лучше?

Лотта, ее дочь, начинала писать матери сообщения, когда в Нидерландах была уже ночь, а здесь ранний вечер. В это время каджуны особенно часто готовят еду. Саския, обожающая готовить, за последнюю пару дней легко приняла этот ритм: писала сообщения, отправляла селфи, говорила с Лоттой по телефону (в наушниках), одновременно нарезая лук или выполняя еще какие-нибудь кулинарные задачи.

В первый день своего приключения Саския говорила с дочерью сухо и резковато. Дело в том, что та страшно переживала из-за какой-то подростковой ерунды, на взгляд Саскии, совершенно несопоставимой с крушением самолета, бегством от полиции и расстрелом в упор стада кабанов-людоедов.

Лотта написала в ответ:

> Надеюсь, в Техасе запасешься витамином D. Авось улучшит тебе настроение!

Саския ответила, что погода здесь солнечная и витамина D более чем достаточно, даже солнцезащитные кремы вряд ли от него спасут. На это Лотта ответила смайликом с закатанными глазами и кратким «LOL».

Саския ничего не поняла. На всякий случай отправила ей фото солнцезащитного крема: на тюбике сообщалось, что продукция «натуральная», «экологичная» и для морских форм жизни не ядовита. Дочь была помешана на экологии, и Саския решила, что это ее смягчит.

Но чуть позже она сообразила, что D – не что иное, как сокращение от «dick», то есть «пениса»! Лотта попросту намекнула, что маме стоит воспользоваться обстоятельствами и в далеком Техасе, вдали от папарацци и среди новых друзей, поискать себе пару! Что от этого она станет счастливее – и, возможно, перестанет кидаться на дочь.

Это что-то новенькое! Разумеется, еще несколько лет назад Саския провела с дочерью все необходимые разговоры об этом. Но ее не покидало ощущение, что Лотту это страшно смущает, что та едва удерживается, чтобы не броситься вон из комнаты. Так что больше Саския эту тему не поднимала – до сегодняшнего дня, когда услышала от дочери шуточку о «витамине D». Никогда прежде Лотта не решалась заговорить о сексуальной жизни матери (которой, впрочем, и не было), не говоря уж о том, чтобы давать ей советы.

Так что во время путешествия вниз по Бразос Саскии не давали покоя мысли о том, как понимать такой заход со стороны дочери.

Она овдовела, когда муж, работавший волонтером в больнице, подхватил ковид. С тех пор у нее ни с кем не было секса. Таблоиды вечно сватали ее то каким-то техномагнатам, то отпрыскам европейских королевских домов из тех, что поплоше, – но все это была чистая кликбейтная чушь. И сейчас ее глубоко поразило, что Лотта, услыхав, что мама едва не разбилась на самолете и бежала с места происшествия на лодке каджунских охотников за крокодилами, первым делом подумала: о, хороший случай потрахаться! Сидя у борта и глядя, как мимо несет свои волны Бразос, Саския размышляла о том, что это значит для нее и для Лотты.

Довольно часто – не в первые пару лет вдовства, но позже – она задавалась теоретическим вопросом, будет ли у нее еще какая-то личная жизнь. Собственно говоря, почему бы и нет? Даже если это всплывет, в Нидерландах к таким вещам относятся очень либерально. И самые рьяные фундаменталисты из числа ее подданных просто подожмут губы и отведут взгляд. А многие, возможно, даже испытают облегчение, увидев, что и у королевы все как у людей. Просто Саския решила не заморачиваться с сексом, от которого слишком много сложностей. Ей и без того забот хватает. Личную жизнь она для себя полностью отнесла на какое-то неопределенное будущее. В последние месяцы она замечала в себе изменения, похожие на приближение менопаузы, и задавалась вопросом, как будет чувствовать себя после – сохранится ли у нее желание и интерес к какой-нибудь романтике.

А теперь ей вдруг пришло в голову, что долгое воздержание может вызывать больше внимания и сплетен, чем нормальная сексуальная жизнь. Люди вокруг – Виллем, Фенна, Амелия – представились ей в новом свете. Не как потенциальные партнеры, разумеется. Но Саския вдруг спросила себя: сидя рядом в салоне самолета или выпивая вместе после работы, не обсуждают ли они ее одиночество? Не гадают ли, когда же она наконец кого-нибудь найдет? А прояви она к кому-то интерес, они придут в ужас (именно так ей всегда казалось) – или (а вот это совершенно новая мысль!) вздохнут с облегчением?

Что же касается Лотты, с памятного разговора об этом прошло