– О, боже мой! – запричитала Элен. – Я ничего, ничегошеньки не знаю! Мне, может, вообще все померещилось. Я в ресторане съела нехорошую устрицу. И у меня от этой устрицы начались галлюцинации! А вы на меня напали, мучаете меня! Угрожаете! Применяете силу! А я, между прочим, американская гражданка! Говорю вам: я ни в чем не виновата!

Если бы Таня до сегодняшнего дня ничего не слышала про брюнетку на высоких каблуках, она бы ни за что не поверила столь экзальтированной особе. Но поскольку персонаж был ей заочно знаком, Таня отпустила свою жертву и отступила на пару шагов, давая той возможность отдышаться.

– А ваш сын не может сказать что-нибудь более определенное? – спросила она угрюмо.

– Он колдун, а не телепат, – ответила раздосадованная и изрядно потрепанная Элен. – А кроме того, вы на меня напали и... угрожали мне! И я ему так и скажу! И не станет он для вас пророчествовать.

– Ну и черт с вами! – неожиданно рассердилась Таня. – Пусть лучше Тобик наколдует вам побольше мозгов, чтобы вы в следующий раз не вздумали отель поджигать.

С этими словами она развернулась на каблуках и пошла прочь, яростно раздувая ноздри. «Да ну его, этого колдуна! Без него обойдусь, – думала Таня. – Ну, сказал бы мне Тоби Мирман еще парочку туманных и многозначительных фраз, что от этого изменилось бы? Да ничего!»

Очутившись на улице и немного успокоившись, Таня поняла, что ее вылазка отнюдь не была напрасной. Стычка с Элен оказалась даже полезной. Теперь ей совершенно точно известно, что на одной из остановок Павла выманила на перрон красивая брюнетка и что-то с ним сделала. Возможно, вколола снотворное.

Таня изо всех сил старалась не паниковать, убеждая себя, что это было именно снотворное, а не какой-нибудь страшный яд, убивающий на месте. «Он обмяк», – вспомнила она слова Элен. Обмяк – еще не значит умер. Господи, можно с ума сойти от того, что не с кем поделиться опасениями! Хоть бы Зоя поскорее вернулась из своей нетелефонизированной деревни...

Очутившись на улице, Таня на секунду зажмурилась от яркого солнца, потом открыла глаза и огляделась по сторонам. Все было как прежде – город, воздух, красота... Однако гулять ей почему-то категорически расхотелось. И она отправилась в обратный путь, к собственному отелю.

Прошло немало времени, прежде чем ей удалось добраться до места. На веранде, за столиками, сидели постояльцы и пили вино и кофе. Тане тоже захотелось выпить чашечку капучино, и, поднявшись по ступенькам, она на секунду остановилась, выбирая подходящий столик. Неподалеку, прямо возле прохода, сидел забавный тип в вельветовых штанах и полосатой рубашке навыпуск. Вьющиеся волосы спадали на высокий умный лоб, очки на носу сидели капельку криво, а сам нос шелушился от солнца. «Человек рассеянный с улицы Бассейной, – подумала про себя Таня. – Похож на ботаника, который охотится за жуками в разноцветных хитиновых обертках».

Садиться рядом ей показалось неловким, и она решила продвинуться в глубь веранды. Однако не успела сделать и пары шагов, как «ботаник» поднялся на ноги и, поправив указательным пальцем очки, спросил по-французски:

– Простите, мадемуазель. Вы – Татьяна Волгина? Я от Доминика. Меня зовут Деспла. Патрик Деспла.

* * *

Тот тип, который заложил кирпичами дверь, а потом бросил ему в окно хлеб с сыром и бутылку воды, возвратился еще раз. Примерно через два дня. Сначала Олег услышал шум мотора, потом звук открывающихся и закрывающихся ворот. Он не ожидал ничего подобного и потому испугался – сердце глухо заколотилось в груди. «Наверное, меня все же решили прикончить», – подумал он и стиснул зубы. После пытки холодом, голодом и неизвестностью чувства его заметно притупились. Но не настолько, чтобы он вовсе перестал реагировать на опасность.

Каково же было его изумление, когда в окошке наверху появилась уже знакомая физиономия.

– Фу! – сказала физиономия и сморщилась, сделавшись еще неприятнее, чем прежде. – Ну и вонь собачья. Слышь, ты? Я тебе жратвы принес, секешь? Чтоб ты не сдох тут раньше времени. А то мне от твоего трупешника неудобства могут быть.

Олег поднял голову и посмотрел вверх. В разбитом окошке маячила небритая и довольно неприглядная надежда на жизнь.

– В баклаге – вода. Из-под крана наливал. Чай, не барин, и такой обойдешься, – сказал нежданный визитер и просунул внутрь полуторалитровую пластиковую бутылку. – Ты руки-то подставляй! А то лопнет она, с высоты-то падать...

Олег кое-как поднялся и на подгибающихся ногах двинулся вперед. Он не мог поверить в реальность происходящего.

– У, как тебя забрало, – проворчал визитер, хмуро глядя на него. – Вот тебе вторая баклага. Только не упейся до смерти, – хмыкнул он. – А то видали мы таких умников. И жратва кое-какая. Ресторанная! – похвалился он, просунув в окно пакет. – Объедки, конечно. С кухни. Я тебе не этот... типа... Абрамович, чтобы свои кровные платить.

Вероятно, ему было не по себе оттого, что Олег ничего не отвечает, и он старался заполнить тяжкую тишину пустым трепом:

– Так что жри, пей и постарайся копыта не отбросить. А я пока покумекаю, чего с тобой дальше делать. Может, я за тебя еще выкуп получу. Миллион! Как думаешь, дадут за тебя миллион? Или два, – захохотал он, считая, по всей видимости, названную цифру совершенно фантастической. – А ежели что, скажешь потом, что я твою шкуру спас. Не дал голодной смертью помереть. Секешь мою идею? Наверняка секешь... На морде написано, что институты кончал.

Как только физиономия исчезла и наверху снова появилась серая проталина неба, Олег сделал первый жадный глоток воды. Руки бешено тряслись, но он не пролил ни капли. Одновременно он чутко прислушивался к звукам на улице. Сначала послышался скрип деревянной лестницы, потом металлический лязг, шум мотора, снова лязг – это закрылись ворота. Рокот отъезжающего автомобиля и – тишина. Новая, непривычная, живая тишина. Не такая, как прежде – безнадежная, страшная, стивенкинговская, высасывавшая из него жизненные силы...

Закрутив бутылку с водой, он встал на колени и прижался лбом к пробке. Образ Тани снова появился перед ним. Еще утром образ этот был соткан из тоскливой грусти. У Тани была прощальная улыбка и ласковые глаза. Сейчас улыбка приобрела новые краски, сделалась яркой, сильной, а в глазах появился задорный блеск.

Олег представил, как рушатся стены его темницы и он выходит на свет божий. На секунду он почувствовал себя птенцом, вылупившимся из яйца. Он даже слышал, как хрустит скорлупа. Скорлупа, в которой он прожил двадцать восемь лет...

Неужели нужно было заглянуть в глаза смерти, чтобы понять самые простые вещи, прежде почему-то ему недоступные? Сейчас он видел свою жизнь словно со стороны. Каким же трусом он был! Каким слабаком... Желание оставаться в тени было сильным, слишком сильным... Всепоглощающим! Оно стало его проклятием. Он так и прожил все свои двадцать восемь лет в тени. И вот только теперь ему отчаянно захотелось на яркое солнце.

Если бы можно было повернуть время вспять, прожить еще раз хотя бы один эпизод, одно событие... Он не отпустил бы Таню в Лозанну. Ни за что не отпустил бы! С той самой минуты, как он полюбил ее, он затаился, закрывшись щитом невмешательства. «Она должна дать понять, что я ей не безразличен, – вот что он говорил сам себе. – Ей придется сделать выбор. Пусть она хотя бы намекнет, что я ей нужен, пусть сама сделает первый шаг». И вот так он перекладывал на Таню ответственность за их любовь, за их возможное общее будущее! Он боялся быть отвергнутым и в то же время упивался тем, что он отвергнут.