согласился. Фильм Гайдая получился отличным, потому что он экранизировал смешную пьесу, написанную отличным драматургом[258]. Абрамов перешел к сути дела: хотя ему понравились все три обсуждаемых фильма, комитету стоило решительно признать, что один из них удался особенно. Он продолжил:

Причина удачи Гайдая совершенно очевидна. Она заложена в очень точной и интересной драматургии, которая, несмотря на гротескную ситуацию и самую невероятность этой ситуации с машиной времени и прочим, положенная на абсолютную достоверность человеческого характера, для режиссера и сценариста так удобны и легки для разработки самые невероятные приключения, потому что в них соблюдается верность характеров, заданных в самой основе произведения[259].

Комичность была важнее, чем современная Москва как место действия: Абрамов заявил, что Гайдай мог «хоть на Луну их отправить», но все равно фильм бы работал, потому что «у них есть правда характера»[260].

Другой член комитета, Рамиль Соболев, поддержал эту точку зрения. Задача комитета была непростой, потому что им нужно было оценить и, следовательно, сравнить между собой все три комедии. Несмотря на свою проблематичность, фильм Гайдая был намного смешнее двух других. Соболев признался: если бы он посмотрел только комедию Гайдая, ему было бы проще, потому что она его рассмешила: «Гайдай у нас – крупный, интересный, и самобытный комедиограф»[261]. Режиссер и сценарист Климентий Минтц заметил, что «Иван Васильевич» настолько хорош, что насладиться им не помешало даже то, что он смотрел его вместе с другими членами комитета и в незаполненном кинотеатре. Хотя зрителей было всего семеро, все равно «он валил нас со стульев от смеха»[262]. Минтц сказал, что способность фильма вызывать смех была основана на точно настроенных темпе, ритме и стиле – элементах, которыми славились фильмы Гайдая. «Все это говорит, что перед нами действительно выдающийся мастер комедии»[263].

Все согласились: «Иван Васильевич» Гайдая был смешным. Но был ли он достаточно «советским»? Этот вопрос оказался ключевым для обсуждения комитета (как и для прошлых дискуссий по поводу сценария). Участники собрания 1973 года предположили, что хотя бы в одном смысле комедия Гайдая была советской: она предлагала наблюдать за коллективной работой актеров, а не за одной «звездой», что отличало ее от французских или итальянских комедий (и возвышало над ними)[264]. Хотя Гайдай создавал кино как командный игрок, для членов комитета было совершенно очевидно, что он обладал индивидуальным стилем. Этот факт представлял еще одну потенциальную проблему. Комитет твердо указал на то, что советская комедия может следовать одному из двух путей. Первый значил движение в том направлении, по которому она уже развивалась, и опору на ремесло, талант и художественное (и комическое) видение. Второй путь – «это большая дорога, дорога партийная, государственная, где надо подумать о некоторых организационных мерах, потому что было бы легче и вернее работать и продвигать этот жанр»[265]. Но смог ли работать предложенный одним из участников обсуждения организационный комитет по комедии? Если бы его возглавлял Гайдай, стали бы все комедии одинаковыми? Обладали бы они схожими потенциальными проблемами? Комитет не мог прийти к согласию в этих вопросах.

На них попытался ответить Михаил Кузнецов – актер, который отрецензировал фильм для «Комсомольской правды». Комедия Гайдая ему понравилась, он отметил, что «эта его работа гораздо свободнее, как мне кажется, гораздо более творческая, независимее, чем предшествующая его картина „Двенадцать стульев“», в которой режиссеру не удалось воспроизвести комедийный тон Ильфа и Петрова[266]. В конечном счете машина времени Шурика не только заставляла зрителей валиться из кресел от смеха, но и предлагала истинно советское комедийное высказывание. По словам Кузнецова:

Мы видим столкновение с современностью. Там показано, как себя ведет мелкий человек – управдом, возведенный в большие исторические обстоятельства, и как большой исторический человек Иван Грозный ведет себя при мелких обстоятельствах в этом новом доме на Калининском проспекте[267].

Актер Кузнецов подразумевал, что ранее возникшие подозрения в том, что Гайдай что-то говорил о тирании 1970‐х годов, были ошибочными. Вместо этого «Иван Васильевич», как и работы Ильфа и Петрова, как и оригинальная пьеса Булгакова, встраивался в советскую традицию критики мелочности бюрократов и других начальников среднего уровня.

Кузнецов привел в качестве примера такой критики поведение Якина (в исполнении Михаила Пуговкина), режиссера, который крутит роман с женой Шурика. Когда Якин впервые встречает Ивана Грозного в квартире Шурика, он думает, что царь – это находящийся в образе актер (он вслух размышляет, кто это: Сергей Бондарчук или Юрий Никулин, затем к нему приходит озарение, что скорее всего перед ним Иннокентий Смоктуновский). Царь называет режиссера «смердом», и тот кивает, признавая, что «актер» хорошо справляется с ролью. Когда Якин понимает, что перед ним настоящий царь, он сразу же начинает раболепствовать. Для Кузнецова то, что Якин обращается к Ивану Грозному со словами «ваше благородие», указывает и на путаницу в голове самого Якина, и на явные проблемы советской бюрократии[268].

Но самое главное, по Кузнецову, что фильм смешной: «Во время войны мы говорили совершенно справедливо, что артиллерия – бог войны, а в отношении комедии я бы сказал, что бог комедии – движение»[269]. Ни один из двух других фильмов не демонстрировал нужного движения, и поэтому «там есть утомительные озерки скуки»[270]. События же в фильме Гайдая разворачивались с прекрасной скоростью, в отличном комическом ритме. Эта картина делала все нужные высказывания (по крайней мере, по мнению Кузнецова) и при этом точно воплощала жанр комедии.

Председатель комитета Караганов подвел итог дискуссии, сначала напомнив ее участникам, что другие комитеты уже обсуждали фильм Гайдая и дали разрешение на его выход в прокат. Задачей их собрания было поговорить об успехе фильма и одновременно – о положении советской комедии. Председатель заметил, что у «Ивана Васильевича» были и слабые места: например, Шурик в этом фильме не был таким смешным, как в «Операции „Ы“», – но «конечно, здесь необыкновенно много смешного, тонкого»[271]. Караганов лаконично заключил: «Эта картина представляется мне интересным явлением нашей кинематографии»[272].

Можно сказать, что таким образом Караганов признал ту же истину об «Иване Васильевиче», с которой столкнулись и его, и другие комитеты: фильм Гайдая был смешным. При помощи своих фирменных комических приемов режиссер сделал тонкие высказывания о советской жизни и российском историческом прошлом. Зрителям это зрелище очень понравилось. И возможно, в этом и состояла проблема. Но понятного решения для нее не было.

Заключение: Тихое привидение