Козырев, как всегда, собирался себя вести интеллигентно. В мокрых ботинках ввалился в комнату, принялся разглядывать убогую обстановку. Выражение лица при этом делал такое, будто принц крови соблаговолил навестить городской лепрозорий. Заметил на книжной полке картинку – Лера с пациентом катаются на слонах на фоне пальм. Вообще-то, на фото раньше был он. Отфотожопили. Сморщился при виде брошенных на стул спортивных мужских брюк.

– Уже на курорт слетали. Отлично! – язвительно выдавил он из себя. – Когда только успеваете?

Так вот что они подразумевают под словом лечение! Может, у этого придурка с памятью и полная беда, но все остальное должно функционировать исправно! А дурачок Саша оплачивает! Нормальная тема!

– Вы, собственно, кто? – Плетнев решил вмешаться в переговорный процесс.

– Юра, не начинай, пожалуйста, – обеспокоенная Лера осторожно коснулась его плеча, чем окончательно вывела из себя бывшего сожителя.

– И ты хочешь сказать, это он потерял память? Тогда я потерял разум! По-моему, тут и без экспертизы все ясно! Хорошо устроились… за мой счет.

Лера осерчала. За счет Саши? Да он ни копейки не дал! И как она терпит рядом такого человека? Подстраивалась под него, подлаживалась, блины пекла, супы варила, любовь дарила. Он же мелочный, занудный педант, который, кроме себя, никого вокруг не замечает! И неожиданно улыбнулась, припомнив, как он бегает по своей драгоценной квартире с тряпочкой и каждое пятнышко трет. Словно преступник отпечатки пальцев стирает.

– Что ты улыбаешься, будто тоже ум отшибло! Хоть кто-то в этой компании должен быть вменяемым!

Козырев решил тяжкую ношу вменяемости взвалить на себя. Поэтому тут же сообщил придурку, что тот является обыкновенной подопытной мышью, а никаким не мужем. На нем методику отрабатывают по восстановлению памяти. А методика странная, что ни говори. Заставить человека переживать, чтобы он вспомнил, кто есть на самом деле. Наверное, дурацкая методика, раз Плетнев до сих пор не вспомнил!

Козырев чувствовал себя на коне и размахивал воображаемой шашкой. Плетнев внимал с интересом. Тоже не мог понять: что могло связать умную, тонкую Леру с этим визгливым дятлом?

– …и эта девушка никакая вам не жена! Она моя жена, и больше ничья! Понимаешь?!

– Я тебе не жена! – закрыв лицо руками, сквозь слезы прошептала Лера, и от жалости к ней у Плетнева кольнуло сердце.

– Будем считать, что эксперимент не удался! – невозмутимо продолжал долбить древесину дятел, не обращая внимания на женские всхлипы. – Поэтому сейчас она соберет свои вещи и поедет со мной домой. В настоящий дом. А вы можете делать что хотите. Возвращайтесь в больницу, оставайтесь здесь, идите в парк на скамейку. Всё! Терапия закончена, господин режиссер! Мне глубоко на вас насрать, прошу прощения за слово «глубоко»!

Лера перестала шмыгать носом, вытерла ладонями мокрые глаза и с вызовом прошептала:

– Я никуда не поеду.

Козырев, забывший осторожность, жестко взял ее одной рукой за плечо и попытался направить в нужную сторону:

– Я сказал – собирайся!

– Пусти! – Лера скривилась от боли.

Сожителя ее попытки вырваться не остановили. Его ухоженные пальцы на ее плечике побледнели от натуги и стали похожими на макаронные изделия «перья». Внезапно макароны слетели с Лериного плеча и устремились назад, за спину. Плетневу надоело наблюдать семейную сцену. Он подошел сзади, умело заломил Козыреву руку за спину и поволок к выходу. Козырев извивался, пытался вырваться и верещал:

– Пусти, инвалид! Смотри, Лера, смотри, какой он больной!

– Хоботом в землю!

Антон Романович одной рукой открыл дверь, другой пропихнул неуступчивого дятла в дверной проем.

– Пошел в жопу, козел! Прошу прощения за слово «пошел»!

– И где ты будешь жить?! – цепляясь крылом за дверь, не сдавался дятел, крикнув Лере. – В этой берлоге? Ничего… сама приползешь!

Лера не проронила ни слова, только из глубины квартиры растерянно наблюдала за происходящим. Режиссер поднажал.

– А ты! Ишь, губу раскатал! Ха-ха!.. Не про твою честь баба! В больнице санитарок много! Найдешь с кем подлечиться…

Ну нет, это уже слишком! За такое клюв ломают. Что тут же и было сделано. Клюв оказался хлипким, сразу брызнула кровь. Александр, не переносящий ее вида, побледнел и потерял дар речи, то есть практически умер.

Плетнев решил милость к павшим не проявлять и захлопнул дверь перед расквашенным носом. Отряхнул руки и вернулся в комнату.

Его новоявленная жена сидела на тахте – спина колесом, ноги поджаты, взгляд в пол. Походила на голодную собаку, укравшую с хозяйской тарелки последнюю сосиску. Наесться не наелась, но теперь безропотно готовилась огрести по загривку.

Антон посмотрел на нее с нескрываемой нежностью, подошел к дивану, присел рядом.

– Он ушел. Летящей походкой, – негромко обрадовал, не зная, с чего начать важный разговор. Хотелось погладить ее и почесать за ушком. Но никак не убивать.

Лера что-то прошептала в ответ. Так тихо, что он скорее догадался, чем расслышал. Что-то вроде «Прости меня…».

– Он правду сказал? Это эксперимент?

Плетнев и без ее подтверждений знал, что да, всего лишь эксперимент. Васнецов просветил. Но Антону было важно услышать правду именно от нее. Он загадал: скажет правду – все будет хорошо, начнет снова обманывать – он возвращается домой, в Калининград. По месту прописки и к законной, но нелюбимой супруге.

Она ничего не ответила, только кивнула и заплакала. Плетнев женских слез не выносил, особенно льющихся из красивых глаз. Ирка эту его особенность отлично изучила и беззастенчиво пользовалась. Лера же ревела безо всякой выгоды, искренне и громко. От обиды и несправедливости.

– Значится, никакой я не режиссер…

Подошел к фотографии, где они на слонах, снял с полки, повертел в руках:

– И в Таиланде мы не были. И от хулиганов я тебя не отбивал. Жаль… Так красиво. А теперь и вспомнить нечего…

Ему действительно было жаль, что все их общие с Лерой «семейные» воспоминания оказались вымыслом. Пусть и красивым. Семейная лодка даже не разбилась о быт, а просто прилетел дятел, проклевал дно, и вся конструкция пошла ко дну. Получалось, что ничто их не связывает.

– Но есть и один большой плюс…

Лера от неожиданности перестала плакать и подняла на него опухшие от слез очи. Она никаких плюсов в сложившейся ситуации не видела, как ни крути. Какие могут быть плюсы, когда жизнь дала во-от такущую трещину, и ничего уже не склеишь? Да и клеить не хочется, если вспомнить о Козыреве.

– Твою маму калошей я не называл.

Лера согласно кивнула и улыбнулась.

Антон водворил «семейную» фотографию обратно на полочку – пусть стоит, хорошая фотка, они на ней кажутся беззаботными и счастливыми. Окинул взглядом более чем скромную обстановку: