Хелен Сингер Каплан[122] предполагала, что сексуальное нарушение базируется на трех китах – внутренних психических процессах, межличностных отношениях и поведенческих особенностях. Сегодня официальная психиатрия считает, что на сексуальную дисфункцию могут влиять четыре фактора:

1) нехватка адекватной информации о социальных и сексуальных взаимодействиях;

2) подсознательное чувство вины и тревоги по отношению к сексу;

3) тревога по отношению к самому половому контакту и его качеству;

4) нарушения коммуникации между партнерами.

Медицина, по сути, только описывает и констатирует сексуальные проблемы, не особенно объясняя, как их избежать. Зачастую эмоции взаимосвязаны: например, вина и тревога по отношению к сексуальному контакту (см. п. 2 выше) могут быть главной причиной отвращения к сексу и всему, что с ним связано.

Эмоция отвращения вообще очень интересна по своей природе. Для ее реализации у нас есть мощная биологическая основа, необходимая людям для выживания. Однако самим «отвратительным» стимулам, в том числе и связанным с сексом, мы обучаемся в течение жизни.

Это обучение происходит не за партой. Никто не говорит: «Дети, откройте тетради и запишите, что гениталии – это фу-фу-фу, а секс – грязное занятие». Ребенок получает информацию автоматически, в процессе созревания своей личности. Он неосознанно копирует поведение значимого для себя взрослого и его отношение к тому или иному объекту окружающей среды. Комментарии, подслушанные из разговора взрослых о какой-нибудь «грязной женщине», переключение канала, когда во время семейного просмотра ТВ мелькнет эротическая сцена, осуждение непорядочной соседки, которая «залетела без брака», – это и есть то самое обучение отвращению. А вообще-то обучение отвращению нужно ребенку для того, чтобы он усвоил, чего в жизни важно избегать, в том числе и из-за социальных последствий.

Можно провести аналогию с обучением страху. В 1980–1990-х годах ученый Северо-Западного университета (частный исследовательский университет, расположенный недалеко от Чикаго) Сьюзан Минека (Susan Mineka) провела серию экспериментов с макаками-резус. Предметом исследования было научение их страху перед змеями, весьма типичному для всех приматов и человека. Минека обнаружила, что молодые макаки-резус, родившиеся и выращенные в неволе, не боялись змей. В то же время у их собратьев, пойманных в естественной среде обитания, наблюдался жуткий страх перед змеями и даже перед резиновой игрушкой, имитирующей змею. Детеныши же, которые не видели змей раньше, спокойно играли и с игрушечными змеями, и с живым удавом. Но все резко изменилось, когда обезьянам показали видео, на котором другие макаки-резус со страхом реагировали на появление искусственных и настоящих змей. Таким образом лабораторные обезьяны обучились страху перед змеями. Однако, когда во второй части этого эксперимента обезьянам показали видео, где был запечатлен страх их соплеменников перед цветами, реакции не последовало. Почему же не получилось так же, как со змеями?

Одно из предположений было таким: страх перед змеями «встроен» в мозг обезьян в целях самосохранения. Поэтому, когда обезьяны наблюдали за реакцией страха других, это становилось триггером для активации их внутреннего страха. Цветы же не несут опасности. Нечто подобное происходит и с обучением отвращения к сексу. Есть предположение, что женщины, более чувствительны к такому обучению, чем мужчины, ведь они несут более высокие репродуктивные риски: беременность – это огромная нагрузка на организм, которая может повлечь за собой вред для здоровья. Так что эмоция отвращения – это способ обходить опасность, в том числе социальную – стать «распущенной женщиной» и оказаться в изоляции. Но до чего же тяжело приходится тем, кто родился с горячим темпераментом, но обучился отвращению к сексу! Примерно в той же ситуации оказываются люди с хорошим аппетитом, уверенные, что должны сидеть на диетах. Жизнь показывает, что подобные противоречия характерны для самых заядлых моралистов-инквизиторов[123] и что подобное сочетание может быть крайне опасным для общества.

Хорошая новость в том, что речь идет все-таки про выученную реакцию, а значит, ее можно «переучить». Но повторю, что при постановке медицинского диагноза, которой в определенной степени ставит печать «патологии» на сексуальности пациента, не учитывается его личная история, отношения с родителями, сексуальное воспитание и многие другие факторы, которые в момент обращения за помощью уже сформировали определенное отношение пациента к сексу и к собственной сексуальности.

Медицина лечит то, что «сломалось», она имеет дело в первую очередь с патологией, то есть с нарушением функции того или иного органа или системы. Ноги должны ходить, сердце – качать кровь, легкие – дышать. И если они этого не делают в необходимом для полноценной жизни объеме, то эту проблему пытается решить медицина. Но что нарушено в случае отсутствия или ослабления сексуального желания? Что «сломалось», если мы исключили гормональные проблемы или опухоли мозга? Может, это просто асексуальность? Вопреки распространенному мнению, асексуальность может быть никак не связана ни с травмами, ни со страхами, ни с какими-либо иными негативными аспектами. Мы все очень разные, в том числе и по сексуальному темпераменту. Чему угрожает такое состояние? Не размножению же – ведь с современными технологиями для искусственного оплодотворения партнерам даже не обязательно видеться. Нежелание секса может угрожать уверенности в себе, ощущению себя любимой и желанной, гармоничным отношениям в паре – но это совершенно не медицинское проблемы.

То есть проблема медицинского подхода не в постановке диагнозов там, где это не требуется, а в формировании очередных критериев и рамок, которых мы и так получили в немалом количестве от морали и медиа. Однако мораль и мода, о которой нам рассказывают медиа, могут меняться. Но медицина с ее научным авторитетом, диагностируя сексуальную дисфункцию, практически не оставляет возможности для дискуссий.

Но почему же, даже после того, как мы проанализировали влияние на жизнь российской женщины МММ-модели (морали, медиа и медицины), у нас все равно осталось ощущение, что какая-то деталь пазла отсутствует?