Она разбила на раскаленную сковороду три яйца. Зашкворчало масло.

– Пусть поспит, – ответил Игорь. – Уроков же нет.

Ночь закончилась. Пора было возвращаться к прежней жизни. К жизни, где слабоумный сын оставляет по две капли мочи на ободке унитаза, а жена засовывает в карман список продуктов к ужину. Где для того, чтобы платить ипотеку, приходиться работать по субботам. Где нет места ни человеческим жертвоприношениям, ни воскрешениям из мертвых. И все же сорок минут спустя, прежде чем выйти из дома, Игорь набил карманы солью.

Последующие две недели прошли для Игоря спокойно. За исключением разве что одной-единственной ночи, когда его разбудила автомобильная сигнализация. Пока воображение рисовало ссохшегося мертвеца на заднем сиденье «Тойоты» (поехали, пора покормить его), разум, прислушиваясь к шуму ветра за окном, искал объяснение. И нашел его. ОРЕХИ. Ветер качал ветками и стряхивал орехи на машину. Так уже случалось несколько лет назад. Тогда он обнаружил мелкие вмятины на крыше «Опеля» и долго не мог понять, откуда они взялись. Сигнализации на «Опеле» не было.

Та ночь была единственной бессонной ночью за все четырнадцать дней, и казалось, что жизнь возвращается в прежнее русло. Наташа больше не появлялась, и аллюзии, связывавшие настоящее с прошлым, практически исчезли. Игорь считал, что улучшением состояния он обязан тандему Прогоффа с Адамс, а не компании «Байер», выпускавшей успокоительное. В его лечебной практике положительный эффект от приема препарата никогда не наступал раньше третьей недели, к тому же приятней было думать, что в значительной степени он исцелил себя сам.

Дом – работа – дом. Схема жизни напоминала тип баллистических ракет, но не было никаких взрывов. Привычный, устоявшийся за многие годы распорядок дня нарушало разве что отсутствие уроков у Сережи. Освободившиеся пятнадцать минут оказались весьма кстати, и каждое утро Игорь рушил поднадоевший образ провинциального доктора Хауса бритвенным станком.

В четверг в «Здоровье» выдали зарплату. Двадцать три тысячи рублей, прежде чем отправиться в банк, легли в средний ящик стола, рядом с исписанной на три четверти общей тетрадью. Последняя запись в ней была недельной давности. Игорь перестал запираться в кабинете и проводил вечера в кругу семьи.

Погода окончательно испортилась. Бабье лето превратилось в обычную, ничем не примечательную серую осень, уже сорок вторую на счету Игоря, и мысль о том, что половина жизни позади, появлялась в голове все чаще. Он не заработал денег на «Лексус», как Влад, не стал начальником Департамента здравоохранения области, как однокурсник Квашнин. Черт, он даже не стал заведующим отделением. Просто врач. Просто отец. Просто муж. Будущее больше не казалось многообещающим и многовариантным. Он живо представлял себе грядки с клубникой в огороде, дневные сиесты пенсионера перед телевизором и ночные «простатитные» походы к унитазу. Еще одна обыкновенная, ничем не примечательная прожитая жизнь. Все это выглядело очень грустно. И он в душе тихо радовался этой нормальной грусти. Грусть была куда лучше страха.

Марину завалили работой. Электросети вдруг пересчитали тариф по потребленной за год энергии и выставили нокаутирующий счет. Вячеславович платить отказался. Исковое требование пришло в первый день школьных каникул – на горизонте замаячило отключение электроэнергии в производственных цехах. Между изучением потерь в трансформаторах и схем балансовой принадлежности электрических установок Марина готовила борщи и мела двор от сухих листьев, но ни метла, ни печка не спасали от вечерних мыслей в ключе «как меня все это достало». Единственным приятным моментом за день была вечерняя ванна с морской солью и пеной. Марина лежала в воде и вспоминала про Наташу. В Москве проживало восемьсот шестьдесят четыре Савиных Наташи семьдесят девятого года рождения, зарегистрированных в «Одноклассниках», «Твиттере» и «ВКонтакте». Нужная ей Наташа, возможно, не указала номер своей школы и название своего института. И, весьма вероятно, она уже давно не Савина. Но Марина все равно была практически уверена, что сможет отыскать подругу. Для человека, который смог разобраться с ценообразованием в РАО ЕЭС, не было ничего невозможного.

Вера Васильевна, как и ее дочь, тоже пыталась наладить контакт с умершими. То ли из-за похолодания, то ли из-за магнитных бурь (а скорее всего, из-за семидесяти двух лет, оставшихся за спиной) вечерами у нее до тошноты кружилась голова. Она брала из дома тонометр и направлялась в штаб-квартиру покойного мужа. Садилась в проваленное, пахнущее табачным дымом кресло, обматывала предплечье манжетой, качала грушу и поворачивалась лицом к лосю. Если духи умерших умеют вселяться в вещи, Петя непременно поселился в пыльной голове своего главного трофея.

– Представляешь? Зятек купил Лизе телефон, – начинала говорить она, качая грушу. – Телефон – ребенку. Это ж надо было додуматься.

Сто сорок, сто шестьдесят, сто восемьдесят. Цифры росли, и манжета сжимала плечо, как чья-то невидимая рука. Крепись, сестра. Она крепилась, но, видимо, недостаточно, раз ноги снова и снова приводили ее в сарай.

– Хочу открыть тебе секрет, Петюня. Даже стыдно говорить вслух. Я устала от разговоров с Богом и хотела бы поговорить с тобой. Хоть даже про твою дурацкую рыбалку.

Шипел воздух, выходящий из резиновой груши, и со стены молча таращился стеклянными глазами мертвый лось. Двести. Сто восемьдесят. Сто шестьдесят. Казалось, что цифры на дисплее показывают в шагах остаток пути к Богу. Остаток пути, который, как однажды сказал придурок-зять, пролегает либо через инсульт, либо через инфаркт.

На другом конце города другая старуха тоже много думала о смерти. Но не о своей. В четверг она выбросила в мусорный бак набор шампуров, который так долго искала. Отказ от ножа теперь казался ей трусливой глупостью.

Размышления пугали ее, и, как и много раз до этого, за поддержкой она обратилась к книгам. В Фолкнера она погружалась после смерти мужа. Стайрон помог пережить разрыв с дочерью. Она подбирала сюжеты, перекликающиеся с ее ситуацией, и получала двойной эффект. С одной стороны, было легко сопереживать героям, с другой – собственные трудности блекли на фоне проблем, порожденных фантазией автора. На этот раз она купила Достоевского и Драйзера. Обе книги она уже читала и была уверена в них, но ошиблась. На этот раз Раскольников показался ей космополитом, а Клайд и вовсе картонной марионеткой.

Она купила кухонный нож. Длинный, с широким лезвием и удобной ручкой. Вечерами, запершись в гостиничном номере, она садилась на диван и ставила по правую руку от себя стул с привязанной к спинке диванной подушкой, купленной в «Ленте» за триста рублей. Для этих целей лучше бы подошла свиная нога, но такой тренажер был ей не по карману. К тому же была опасность вымазать в крови мягкую мебель и ковер. Сидя вполоборота к стулу, она била в подушку ножом.

Именно во время такой репетиции она поняла, что убить врача в кабинете будет сложно. Между ними окажется стол. Можно попробовать сыграть сердечный приступ с потерей сознания, но где гарантия, что врач сам сядет рядом и склонится над ней, а не позовет медсестру? Идеальным вариантом было бы заднее сиденье автомобиля. Но как там оказаться? В итоге она остановила свой выбор на уличной лавке в сквере на «Черемушках». На поиски подходящего места ушло четыре дня. Она хотела назначить там ему встречу, но врач отказался. Соврал, что уехал. Она не стала настаивать. Особенная настойчивость всегда подозрительна. Придется попробовать еще раз. Но согласится ли он? Возможно, придется его как-то выманивать. Она поворачивала нож и смотрела в отраженные на лезвии усталые и испуганные глаза.