— Ты кто, сынок? — спросил он добродушно, с любопытствомоглядывая Летицию в её чёрно-белом наряде и кудлатом парике. — Лекарь? Капитансейчас занят, велел мне заняться тобой, когда заявишься. Я корабельный штурманКербиан.

Ага, тот самый, которому арматор пригрозил отдатькомандование, если Дезэссар станет артачиться. Красный нос с прожилками, седыеброви. Потухшая трубка в углу рта, неторопливая походка враскачку. Хоть я виделгосподина Кербиана в первый раз, без труда мог бы описать его жизнь, характер ипривычки. Старый бродяга, каких я встречал бессчётное количество, во всехпортах и на всех морях.

— Хорошо нынче стало, не то что в прежние времена, — сказалон, пожимая Летиции руку. — Король, дай ему Боже, заботится и о наших душах, ио телах. Есть кому полечить моряка, есть кому и отпеть… Что-то молод ты дляхирурга.

— Я лекарский ученик, — осторожно ответила она.

— На суше, может, и ученик, а у нас будешь «господиндоктор». Держись посолидней, мой тебе совет. Звать тебя как?

— Эпин. Ле… Люсьен Эпин.

— Экий у тебя говор чудной. Ты откуда родом?

— Я из Фландрии, мсье Кербиан.

По напряжённому лицу было видно, что девочка ожидает идругих вопросов, но их не последовало.

— Тогда ясно. Зови меня «папаша Пом». У нас всех кличут попрозвищу, так заведено. Только капитана нельзя — плохая примета. Привыкай,сынок, у моряков много примет, с этим строго. И тебе прозвище дадут, когдаприсмотрятся. Пилюлькой окрестят, а то и Клистиром. — Он хохотнул и шлёпнулновичка по плечу. — Прицепится — и навсегда. С юных лет до гроба, с одногокорабля на другой. Взять хоть меня. Четырнадцать лет мне было, когда яобожрался яблоками из палубной бочки, до поноса. С тех пор всё Pomme, даPomme.[18] Тебе-то сколько лет, не в обиду будь спрошено?

— Восемнадцать, — чуть поколебавшись, ответила она.

Папаша Пом подмигнул:

— Ну, будем считать так. Прибавил малость? Усы-то ещё нерастут? Никуда не денутся, вырастут. Не переживай. У меня только к двадцати подносом вылезло что-то, ужас как я убивался. Зато теперь щетина — хоть картошкучисть. Эй, дневальный! — заорал он настоящим штурманским басом, какой слышно влюбую бурю. — Лекарь прибыл! Собрать всех на осмотр! — И обычным голосом: —Пока соберутся, пойдём-ка в кают-компанию, я расскажу тебе про «Ласточку»… Ишь,какой славный попугай. Твой?

Это уж было про меня — я перелетел к Летиции на плечо истиснул пальцы: не робей, я с тобой!

Штурман, видно, был человек хороший. А это очень важно. Вдальнем плавании штурман — второе лицо после капитана.

Мы прошли на квартердек, откуда вниз вела грязноватаялестница (ещё один верный признак не слишком примерного порядка на борту).

Папаша Пом на ходу рассказывал:

— «Ласточка» наша — птичка-невеличка, всего 250 тонн. Когонадо, догонит, от кого надо упорхнёт. А если что, в обиду себя не даст. Главныйканонир у нас хват, каронады из шведского чугуна, и пушки тоже самые лучшие, некакие-нибудь железные — бронзовые.

— Велика ли команда? — опасливо спросила Летиция, наверное,прикидывая, скольких пациентов ей придётся пользовать.

— Не особо. На абордаж мы никого брать не собираемся. Ктонапугается и спустит флаг — тот наш. А кто заерепенится и начнётотстреливаться, пусть катится к чёрту. В плавание пойдут шесть офицеров, трое«сухопутов», да кубричного народу сорок две души. Ребята все ловкие — десятьмарсовых, шестеро ноковых, — похвастался Кербиан.

Девочка моргнула. Откуда ей знать, что марсовые матросы, ктоработает на верхушке мачты, да ноковые (эти и вовсе добираются до кончиков рей)— цвет и костяк команды. Из сорока двух матросов шестнадцать мачтовых — оченьнедурно. «Сухопуты» — это, надо полагать, врач со священником и адмиралтейскийписец.

— Вообще же, — понизил голос штурман и оглянулся, — командана «Ласточке» особенная. Чуть не треть приходится нашему капитану роднёй,остальные соседи или давние приятели. Рука руку моет. Посторонних не жалуют. Досих пор чужаками тут были я да писец. Теперь прибавитесь вы с попом. Надо и намдруг дружки держаться.

Это меня несколько удивило. Чтобы капитан ходил в море соштурманом, которому не доверяет? Странно.

Однако папаша Пом тут же эту странность разъяснил:

— Меня сам господин Лефевр назначил. Без верного человека,кто блюдёт хозяйский интерес, хитрованы-малоанцы вовсе от рук отобьются.

— А вы разве не из Сен-Мало?

— Я родом из Лориана! Неужто не слышно по моей чистой речи?— с обиженным видом воскликнул Кербиан, и Летиция, умница, уважительно кивнула.

— Хорошо ли вы знаете путь в Сале?

— Я-то? Да я ходил в Барбарию раз сто! Считай, что с первымплаванием тебе повезло, малыш. Через месяц, много через два вернёмся обратно.Ходка лёгкая, короткая. Ни с цингой, ни с жёлтой лихорадкой возни у тебя небудет. И боевых ран много не жди, наш капитан на рожон лезть не любит.

Ободренная этими словами, моя девочка, пригнувшись поднизкой притолокой, вошла вслед за штурманом в кают-компанию и с любопытствомогляделась.

— Э, с животными сюда нельзя! — показал на меня Кербиан —Капитан не позволяет. Пусть твой попугай полетает снаружи.

— Это Клара, моя подруга. Я с ней не расстаюсь.

На сердце у меня потеплело. А тут Летиция ещё прибавила, сжелезом:

— С капитаном я поговорю. Он возражать не будет.

Папаша Пом поглядел на лекаря и подмигнул:

— Ты, я смотрю, паренёк с характером. Это правильно.

Я быстро исследовал кают-компанию, перелетев сначала настол, потом на лафет кормовой пушки. Их тут было две — именно чтошестифунтовые, я не ошибся. Во время боя стволы просовывают в открытые порты ипалят. Оттого стены помещения, тесного и довольно неприглядного, были пропитаныкопотью и пороховым дымом.

М-да, видал я на своём веку кают-компании и получше.

Дощатый стол, вокруг — восемь привинченных к полу грубыхстульев. Оконные стёкла поцарапаны. По бокам рундуки — самые простые, изпросмолённой сосны. На «Святом Луке» в кают-компании была мебель красногодерева, серебряная посуда. Индийский ковёр. А тут единственное украшение —тронообразное капитанское кресло на глухом дубовом коробе, да и то зажатое междвух орудий.