Однако Кристофер, который был очень привязан к отцу и всегда рад видеть его во время еды, с явным удовольствием ходил с теткой смотреть на витрины городских магазинов; он нес ее сумку и ни разу не попросил изменить маршрут в сторону гавани.

К тому же ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем получить разрешение стоять за прилавком в магазине его дяди и помогать обслуживать покупателей.

Наконец мальчик простился с дядюшкой и тетушкой и вместе с отцом ступил на борт «Джанет Кумбе». Он забавлялся, бегая по палубе, разговаривая с матросами, да и утро выдалось на редкость хорошее. Но через день корабль показался ему слишком тесным. Пошел дождь, и Кристофер, который терпеть не мог ходить мокрым, спустился в каюту. Она была маленькой и душной, да и спать ночью рядом с отцом на узкой койке было очень неудобно.

Корабельная еда ему не очень нравилась, но он был слишком вежлив, чтобы сказать об этом. Появившись на мгновение на сходнях, Джозеф разразился хохотом при виде маленького, измученного личика сына.

– Чувствуешь, как качает? – спросил он, принеся с собой в каюту запах промокшего дождевика. – Нас ждет скверная ночь, наверное, тебя будет немного тошнить. Но ничего, ты быстро привыкнешь к качке. Ляг на мою койку и не обращай на это внимания, хотя, что до меня, то, когда я был мальчиком, чтобы справиться с тошнотой, поднимался на палубу и брался за какую-нибудь работу. Если захочешь глотнуть воздуха, найдешь меня на палубе.

Кристофер вовсе не собирался идти на палубу. Лежа на койке, он стонал и шмыгал носом; каждый крен маленького судна был для него настоящей пыткой. «Джанет Кумбе» шла порожняком, и поэтому ее качало гораздо сильнее, чем если бы в трюмах находился груз» к тому же они приближались к той части океана, где Атлантика встречается с Ла-Маншем и ее волны особенно жестоки. Так продолжалось всю ночь, и всю ночь несчастный Кристофер пролежал внизу. Это несправедливо, его должны были предупредить, что значит плыть на корабле. Отец злой и жестокий, раз он привел его сюда.

Рано утром, когда еще не рассвело, корабль выбрался из бурных вод, омывающих берега мыса Лендс-Энд, и подходил к Ла-Маншу; впереди виднелись огни мыса Лизард, плотный юго-западный ветер вздымал высокие волны.

Движение корабля изменилось, и он, как обезумевший дух, резво летел вперед, спеша оставить за кормой волнения ночи. Джозефу так хотелось видеть мальчика рядом с собой, слышать, как он кричит от радости и восторга. Он подошел к сходням и окликнул сына.

– Иди сюда, Крис, и полюбуйся ночью. Качки почти нет, и тебя больше не будет тошнить. Иди же, парень, когда я тебя зову.

Мальчик дрожал, лежа на койке. На какой-то миг он поборол тошноту, но не хотел покидать теплую каюту и подниматься на холодную, бесприютную палубу. Ему хотелось быть сейчас дома или в дядином магазине в Бристоле.

Тем не менее, привычка повиноваться была в нем слишком сильна, поэтому он выбрался из койки и с трудом поднялся по сходням. Стояла кромешная тьма. В парусах завывал сильный ветер, он едва не сбивал Кристофера с ног, сотней колючих игл бил по лицу, беспощадный дождь слепил глаза.

– Отец, отец! – в ужасе закричал мальчик. Джозеф подскочил к нему и крепко взял за руку. Улыбаясь, он отряхнул струящуюся по дождевику воду. Его борода была всклокочена, лицо стало жестким и грубым от соли. Мальчику он показался отчаянным безумцем, который их обоих приведет к страшной смерти.

– Смотри! – крикнул Джозеф, показывая за корму. – Разве это не самое величественное и удивительное зрелище, какое мой Крис когда-либо видел? Скажи мне, сын, что ты счастлив, скажи мне, что ты настоящий моряк и гордишься кораблем, который принадлежит нам обоим.

Мальчик взглянул поверх отцовской руки и к ужасу своему увидел страшную черную волну, которая подобно темной падающей скале вздымается вверх и движется на них.

Они утонут… они утонут.

– Убери ее, – крикнул он, – убери ее, я ее ненавижу. Я ненавижу море. Всегда ненавидел. Я боюсь.

– Кристофер! – воскликнул Джозеф. – Что ты говоришь, сын, о чем ты?

– Я не хочу быть моряком, – рыдал Кристофер. – Я ненавижу море, ненавижу этот корабль. Я больше никогда не поплыву. Ах! Отец, мне страшно, страшно.

Мальчик вырвался из рук отца и, крича во весь голос от ярости и страха, бросился вниз по сходням.

Джозеф тупо смотрел ему вслед, держась за поручень дрожащей рукой. Он был ошеломлен и неспособен ни о чем думать.

Впервые за сорок три года жизни Джозеф познал стыд и унижение.

Надо высадить мальчика в Плине, не говоря ни слова, отослать к матери, а самому навсегда развязаться с ними всеми и уплыть, чтобы никогда больше их не видеть и не слышать, остаться одному со своим кораблем и с духом Джанет.

Таковы были первые горькие мысли Джозефа. Через некоторое время он тихо спустился в каюту, где спал мальчик, и, глядя на залитое слезами бледное красивое личико, со смешанным чувством грусти и сострадания поклялся любовью к своему кораблю забыть слова сына и любить его как прежде. Мальчик неожиданно проснулся, и выражение, которое маленький Кристофер заметит в глазах отца, вызвало краску стыда на его щеках. Взгляд отца говорил о том, что он расстроен и опечален. Какое-то мгновение мальчику страстно хотелось выпрыгнуть из койки, обвить шею отца руками и попросить его помочь ему побороть нелюбовь к морю. Но он подумал, что отец, нахмурясь, оттолкнет его и велит ему не вести себя как маленькому.

А Джозеф с высоты своего роста смотрел на Кристофера, сдерживая жгучее желание опуститься перед сыном на колени и просить его верить ему, во всем на него положиться: ему казалось, что такое поведение отца может смутить и отпугнуть мальчика.

Так минута, которая могла бы связать отца и сына тесными, неразрывными узами, прошла напрасно, чтобы никогда не вернуться, ибо отныне Джозеф и Кристофер Кумбе пойдут порознь, между ними встанет стена, сокрушить которую не позволят гордость Джозефа и слабость его сына.

Корабль бросил якорь в Плине, а заветные слова так и не были сказаны.

Прошло четыре года, за которые Джозеф Кумбе провел на берегу в общей сложности всего несколько месяцев.

Гавань гудела от стука молотков корабелов и строителей, от шума погрузочных работ на пирсах. Сэмюэль и Герберт не покладая рук трудились на верфи; теперь к ним присоединились их взрослые сыновья: Томас, старший сын Сэмюэля, и Джеймс, первенец Герберта, один из его двенадцати детей, за которым со временем должны были последовать еще пятеро.

Второй сын Сэмюэля Дик, сильный, крупный молодой человек, служил вторым помощником у своего дяди Джозефа и уже успел проявить себя отличным моряком. Джозеф любил племянника, но очень хотел бы видеть на его месте своего собственного сына Кристофера.

В сентябре тысяча восемьсот восемьдесят второго года, освободившись от своего груза в Лондоне, Джозеф Кумбе бросил якорь в Плинской гавани. Ему было приятно сознавать, что он несколько недель проведет дома, перед тем как снова выйти в море. Наблюдая, как его матросы наводят чистоту на палубе, он бросил взгляд за фальшборт и увидел, что к ним приближается лодка, в которой сидят Кристофер и Герберт. Раньше такого не стучалось, и он сразу понял – что-то неладно. Слава богу, с Кристофером все в порядке – такова была его первая мысль. Он заметил, что у Кристофера бледное, несчастное лицо, да и у Герберта был очень удрученный вид.