то, чтобы я не любила свою работу. Даже наоборот, у меня с самого начала довольно неплохо получалось находить общий язык с детьми и, при этом, серьезно готовить их по своему предмету. Думаю, за восемь лет учительской деятельности я принесла своим ученикам немало пользы. Во всяком случае, значительно больше, чем преподавательская деятельность принесла в нашу с мужем крошечную «хрущевку», где до сих пор стояла советская газовая колонка для нагревания воды.

Насчет должности все было ясно: Соня хотела найти себе эффективный заменитель, который, при этом, не был бы в состоянии заменить ее на всех фронтах. Чем надежнее и способнее окажется человек, посаженный в окоп, тем стабильнее и спокойнее будет самой Соне в тылу.

— Предложение интересное. До иняза я ведь пыталась поступить в медуниверситет, так что темой этой интересовалась.

— Вот и отлично. Через пару недель можем начать испытательный срок.

— Испытательный? На каких условиях?

— Пару месяцев поработаешь за минимальную зарплату, а потом посмотрим, как будешь справляться.

— А какая у вас минимальная зарплата?

— Да, как и везде. Тысяча сто пятьдесят гривен.

Соня повертела в руках сигаретную пачку и спрятала ее в модную сумочку. Я почему-то подумала, что такой спичечный коробок на ремешке стоит не меньше трех тысяч гривен.

— Но я в школе получаю две тысячи.

— А какие у тебя там перспективы? До старости с дураками возиться?

— Ну почему же, с дураками? Ведь из них же потом получаются менеджеры, которые путешествуют по всему миру?

— Нет, ты если не хочешь, то скажи. Я же тебе не навязываюсь.

Соня нервно дернула плечом, волосы упали на обе стороны.

— Сейчас все кричат, что работать негде, а как предлагаешь, так никто ничего делать не хочет. Уборщицу, и ту найти невозможно. За два часа в день подавай им тысячу-полторы.

— А ты что, уборщице меньше тысячи платить хочешь?

— Естественно, тринадцать гривен в час — более, чем достаточно.

— А сама ты тоже тринадцать гривен в час получаешь?

— Нет, конечно. Ты не сравнивай. То уборщица, а у меня, вообще-то, труд квалифицированный.

Я запихала в рот остатки пирожного. От приторного вкуса уже тошнило, и доедать его не хотелось, но оставлять было жалко.

— Ты, наверное, тысяч десять долларов в месяц получаешь? — спросила я, проглотив сладкую жижу.

— Нет. Ты что? Так много я не получаю.

— Значит, твой труд не ценят.

— В смысле?

— Думаю, за такой квалифицированный труд, как твой, девушки в гостиницах не меньше ста долларов за час просят. Хотя, может быть, вы там оптом работаете? Оптом дешевле.

Соня сощурилась и приготовилась сказать ответную гадость, но я поскорее достала из своего портфеля пятидесятигривневую бумажку (мое пирожное дороже не стоило) и засеменила прочь из кафе, загребая пыль своими старенькими балетками.

Уже минут через десять я пожалела, что была так резка с ней. То ли мне стало обидно за учителей, то ли за уборщиц. А, может, за моих «дураков». Школа у меня захолустная, не модная гимназия, потому вряд ли многие из тамошних лоботрясов станут менеджерами или путешественниками. И Сонька в этом не виновата. Ведь и ее квалифицированный труд ценится хоть и высоко, но не долго.

Четки

Если бы к своим неполным тридцати пяти годам Михаил Небогов написал хоть один успешный роман, сейчас он непременно покончил бы с собой. Сидя в старом проваленном почти до пола кресле и глядя на задернутые шторы, он представлял свои похороны. Массивный дубовый гроб, строгий и элегантный, в каком и подобает возлежать телу великого писателя, стоит на постаменте, густо украшенном бордовыми розами. Толпа поклонников бессмертного гения Михаила Александровича роняет слезы на блестящий паркет главного зала дома культуры Зеленоморска. Нет, лучше театра имени Луначарского. Там обстановка гораздо изысканней. Кроме того, в этом театре с ошеломляющим успехом прошла постановка по роману Небогова. Бывшие коллеги, перо которых не отточить до уровня мастерства Небогова даже на токарном станке, по очереди произносят торжественные речи. Каждый говорит о том, какой неоценимый вклад сделал покойный в современную литературу, создав пусть единственный, но непревзойденный шедевр. И как много мог бы он еще сделать, если бы не свел счеты с жизнью, устав от поисков нового источника вдохновения.

Но у Небогова не было романа, потому кончать с собой было совершенно бессмысленно. Ни один из тех немногих читателей, что держали в руках тоненькие сборники лирических рассказов Михаила Александровича, и не вспомнит о нем. Наверняка, думал Небогов, эти крошечные книжонки пригождаются им лишь для того, чтобы коротать время в клозетах, и они более углублялись в биологический процесс, нежели в чтение рассказов.

Михаил Александрович, между тем, чувствовал в себе необыкновенный потенциал. Он, несомненно, был способен создать такую книгу, которую ни один даже самый отпетый невежда не посмеет взять в клозет, но будет бережно хранить на самом видном месте.

Небогов поерзал в кресле, и дубовый гроб в его мыслях сменился толстой книгой в дорогом переплете. В центре обложки — загадочная иллюстрация, плод воображения знаменитого абстракциониста. Книга переведена на пять иностранных языков. Нет. Лучше десять. На всех витринах книжных магазинов — плакаты:

М.А. Небогов

Лидер продаж

Роман «Обреченные»

Нет. Лучше «Покинутые». Или «Забытые». Сам Михаил Александрович сидит за столиком в строгом элегантном костюме. Вокруг него гудит толпа поклонников. Все они ждут автографа.

— Мишка, ты чего опять в темноте сидишь?

На затылок Небогова с глухим шлепком опустилась увесистая ладонь.

— Господи, мама!

Виолетта Андреевна прошла к окну и рывком раздвинула шторы, игнорируя протест сына.

— Сколько раз просил тебя не делать так!

— Не умрешь! — заявила мать и обернулась к Михаилу Александровичу. Лицо у нее было широкое, с тонкими губами и взглядом Генриха Мюллера. — Опять киснешь, писака?

— Не называй меня так! Я, между прочим, член Союза писателей, — в который раз обиделся Небогов.

Виолетта Андреевна скривила издевательскую гримасу.

— Ты обедал, член?

— Оставь меня в покое.

— Сейчас как оставлю, — и Виолетта Андреевна угрожающе подняла ладонь. — Слушай, Мишка. Звонила тетя Шура, завтра она отправляет к нам курортников. Нужно срочно освобождать квартиру.

— Что?! Апрель месяц, какие курортники?

— Курортные. На что прикажешь тебя кормить, писака?

— А кто тебя вообще просит меня кормить?

Михаил Александрович подскочил с кресла и принялся быстро ходить по комнате.

— Я у тебя ничего никогда не просил, ясно?

От расстройства и негодования голос его срывался на фальцет.

— Знаю, что не просил. Но думаешь, мне приятно знать, что ты здесь на одном хлебе с майонезом живешь? Ты хоть несуразный, а все