Томас. Бабушка Томаса. Миссис Арчер. Сегодня она напишет миссис Арчер письмо. Вот так, во сне, ее мозг, поняв, что она до бесконечности будет метаться в сомнениях, принял за нее решение. Нужно прямо с утра написать письмо и отправить при первой возможности. Адрес она узнает на почте в Кригане, попросив нужный телефонный справочник. Вудбридж находится в Гемпшире. Это небольшой городок. Не может быть, чтобы там жило много людей по фамилии Арчер.

В ее голове начинал складываться текст письма. Пишу, чтобы сообщить Вам, что Томас здоров и вполне счастлив.

А как же отец Томаса? Оливер тихо спал, повернувшись к ней спиной, выпростав длинную руку из-под одеяла полуоткрытой ладонью вверх. Виктория приподнялась на локте и вгляделась в его умиротворенное лицо. В этот момент он казался таким беззащитным и ранимым. Он любил ее. Любовь и страх не могут спать вместе. Она не боялась Оливера.

Тем не менее, решила она, осторожно положив голову на свои подушки, Оливеру незачем об этом знать. Оливер не хотел, чтобы я Вам написала, — продолжала она обдумывать письмо, — поэтому будет лучше, если вы сделаете вид, что не получали этого письма и не будете пытаться искать нас.

И почему такая невинная ложь не пришла ей в голову раньше. Миссис Арчер поймет ее. Она всего лишь будет рада весточке о судьбе пропавшего внука. А в конце письма Виктория пообещает написать снова, чтобы держать ее в курсе. У миссис Арчер появится надежда, что между ними установится постоянная переписка.

Из-за закрытой двери соседней комнаты послышался шорох. Это просыпается Томас. Утреннюю тишину потревожили странные звуки «эээ-эээ-эээ». Томас пел. Она представила себе его: большой палец во рту, в руках поросенок, которым он колотит в стену рядом с кроватью. Скоро пение прекратилось, после некоторого шарканья открылась дверь, и появился сам Томас.

Виктория закрыла глаза и притворилась спящей. Малыш забрался на кровать, лег ей на живот и попытался открыть ее веки пальчиком. Она увидела его мордашку совсем рядом — голубые пугающе приближенные глаза, носик, почти касающийся ее собственного.

Она еще не написала его бабушке, но сегодня уж обязательно. Эта уверенность избавила ее от чувства вины и наполнила нежностью к Томасу. Она нежно обняла его. Он прижался щекой к ее щеке и задумчиво толкнул ее в живот. Через некоторое время, когда стало ясно, что он уже не угомонится, Виктория встала. Оливер продолжал спокойно спать. Она отвела Томаса в его комнату, одела, потом оделась сама. Оставив Оливера спать, они рука об руку пошли наверх в поисках завтрака.

Домашнее устройство в Бенхойле было хорошо налажено: два особняка — большой и конюшенный дома шли в одной упряжке. Вчера Оливер, Виктория и Том пообедали супом и сыром в приветливой, неприбранной гостиной Родди, по-простому, у стола, придвинутого к окну, будто на пикнике. Ужин же подавался в огромной столовой большого дома. По какому-то негласному соглашению они все переоделись по этому случаю. Оливер надел вельветовый пиджак, Родди был в тесном облегающем костюме из шерстяной шотландки и кушаке, прикрывавшем зазор между рубашкой и темными брюками, которые, вероятно, уже не застегивались на талии. В камине горел огонь, на столе стояли свечи в серебряных подсвечниках, с отделанных панелями стен на них смотрели внушительные, потемневшие от времени портреты представителей рода Данбитов. Виктория пыталась угадать, кто из них Джок, но спросить не решалась. Было что-то пугающее в незанятом стуле во главе стола. У нее было ощущение, что они — нежеланные гости, словно без разрешения вошли в чужой дом, и в любой момент хозяин может их обнаружить.

Однако она явно была единственной, кого терзало чувство вины. Оливер и Родди, ни на секунду не останавливаясь, болтали о мире писателей, издателей, продюсеров, о чем Виктория не имела никакого представления. Беседа не без помощи большого количества выпитого текла плавно, не прекращаясь ни на минуту. Даже старушка, Эллен, казалось, не видела ничего предосудительного в веселых разговорах в вечер похорон хозяина дома. Она сновала из стороны в сторону в стоптанных башмаках, в своем лучшем фартуке поверх черного платья, принимая тяжелые подносы из кухонного люка, убирая грязные тарелки. Виктория хотела было помочь, но Родди остановил ее.

— На кухне Джесс Гатри, она и помогает Эллен. Она будет смертельно обижена, если вы хотя бы приподниметесь со своего стула, — пояснил он Виктории, когда Эллен не могла их слышать, и Виктории пришлось вопреки своему благородному порыву сидеть и позволять себя обслуживать.

В какой-то момент во время ужина Эллен отлучилась минут на десять. Вернувшись с кофейным подносом, она объявила без предисловий, что малыш спит как ангелочек. Виктория поняла, что Эллен проделала весь длинный путь по каменистым дорожкам, через двор, чтобы посмотреть, спит ли Томас. Она была тронута.

— Я как раз собиралась сходить его проведать, — сказала она, но Эллен поджала губы, будто Виктория сказала что-то обидное.

— Зачем вам отрываться от ужина, если я могу приглядеть за ребенком?

Виктория поняла, что получила выговор.

На следующее утро она с трудом осваивалась в незнакомой, чужой кухне, открывая поочередно дверцы шкафчиков, и в конце концов раздобыла яйца, хлеб и кувшин молока. Да еще Томас без конца путался у нее под ногами. Она нашла подходящие тарелки, кружки, ножи и вилки. А к тому же масло и банку растворимого кофе. Накрыла покрытый пластиком столик, посадила Томаса на стул, повязала ему посудное полотенце вокруг шеи, сняла верхушку яйца, и он, успокоившись, приступил к его уничтожению.

Виктория приготовила чашку кофе и села напротив Томаса.

— Хочешь, пойдем на пляж?

Томас перестал есть и посмотрел на нее. Она заметила желток у него на подбородке и вытерла его салфеткой. В этот момент она услышала, как дверь, ведущая в дом со стороны двора, открылась и закрылась. Кто-то медленно поднимался по ступеням. В следующий момент в дверном проеме показалась Эллен.

— Доброе утро, — сказала Виктория.

— Так вы уже встали! А вы, оказывается, ранняя пташка, миссис Доббс.

— Меня Томас разбудил.

— Я зашла спросить, не покормить ли его завтраком, но вижу, вы уже сами справились.

Ее манера общения приводила Викторию в замешательство, потому что по ее тону невозможно было понять, одобряет она или осуждает твои действия. Бесполезно было и читать по ее лицу, потому что на нем вечно было написано неодобрение; выцветшие глаза холодны и пронзительны, губы поджаты, будто кто-то продел в них веревочку и затянул концы в узел. Ее волосы, жидкие и седые, были зачесаны назад и собраны в тугой пучочек на затылке. На макушке сквозь редкие волосы просвечивала розовая кожа. Тело Эллен будто съежилось с годами, поэтому вся ее одежда — весьма пристойная, но вне времени и моды, — казалось, была ей велика. Зато руки ее производили впечатление: большие, сильные, покрасневшие от постоянной уборки, с опухшими суставами, похожие на корни старого дерева. Она стояла, сложив их на животе поверх цветастого фартука, и являла собой живой пример вечной труженицы. Виктории трудно было определить, сколько ей лет.