Девочка тихонько позвала мать.

Та, сидя на чемодане, протянула руку, погладила дочь по лбу, отбросила назад влажные волосы и прошептала: «Спи, детка». Девочка по-прежнему не могла вспомнить, где находится. Но она помнила, что мать давным-давно не называла ее деткой. Кажется, с того лета, когда Белый Пес убежал и пропадал где-то целую неделю. С той поры Белый Пес успел состариться и повредить лапу, сунувшись под газонокосилку. А тогда он был бодрый, очень шумный и лаял на все, что встречалось ему по пути, не ведая страха. Девочке тогда было восемь лет. В то лето отец впервые отпустил ее одну в магазин на углу улицы, дал ей горсть монет, а сам стоял на крыльце и смотрел ей вслед. После того как она благополучно вернулась с последним выпуском «Сан-Франциско кроникл», они сидели на кухне, пили из высоких стеклянных стаканов горячее какао и читали комиксы. Сначала «Дик Трейси» и «Мун Маллинз», потом ее любимые «Невидимая Скарлет О'Нил». А все остальные еще спали. Теперь девочке было одиннадцать лет, и она не знала, где находится. Знала только, что сейчас ночь и мать гладит ее по лбу, называет деткой и спрашивает, как она себя чувствует.

— Нормально, — ответила девочка. — Как еще я должна себя чувствовать? Вот только хочется молока. — Она протянула руку и коснулась мягкой обшивки вагона. — Где Белый Пес?

— Мы не могли взять его с собой.

— Где он?

— Остался дома. А мы едем в поезде.

Девочка села и сжала руку матери:

— Мне снился папа. На нем были смешные французские ботинки. Мы плыли на лодке в Париж, и папа пел ту самую песню. — Девочка начала тихонько напевать без слов, потому что она их не помнила.

— «In Mood», — подсказала мать.

— Да, именно эту. «In Mood».

— А на какой лодке вы плыли? — шепотом спросил мальчик.

— На гондоле.

— Значит, вы с папой были в Венеции.

— Не знаю, — покачала головой девочка. — Знаю только, что мы плыли на гондоле.

Она приподняла штору и увидела погруженные в ночную тьму просторы штата Невада. Табун мустангов галопом несся по прерии. На небе сияла луна, лошади мчались в лунном свете, как призраки, и лишь клубы пыли служили доказательством, что они касаются земли копытами. Девочка подняла штору до конца и подтащила брата к окну. Когда мальчик увидел мустангов, их длинные сильные ноги, развевающиеся в воздухе гривы и блестящие бока, он сдавленно застонал, словно ему вдруг причинили сильную боль.

— Они убежали, — тихо сказал он, провожая глазами табун, мчавшийся в сторону гор.

По проходу прошел солдат с фонарем и веником в руках. Девочка опустила штору и велела брату сесть на место.

— Где камень, которым запустили в окно? — спросил солдат.

— Где-то здесь, — ответили из темноты.

Девочка наблюдала, как солдат сметает осколки разбитого стекла.

«Опустить шторы, — мысленно приказала она себе. — Опустить шторы».

Закрыла глаза и уснула.

Ночью поезд добрался до штата Юта. Пересек бесплодную пустошь, окружавшую Великое Соленое озеро, потом миновал само озеро. Оно было темное, мелкое и не имело выхода к морю. Огромное скопление воды, такой соленой, что в ней невозможно утонуть. Девочка не видела озера. Она спала и сквозь сон слышала шум набегавших на берег волн. Час спустя поезд остановился на станции в Огдене, чтобы запастись водой и льдом. Девочка по-прежнему спала, и во сне ее мучила жажда. Она спала, когда поезд проезжал Баунтифул, Солт-Лейк-Сити и Спапиш-Форк. Девочка открыла глаза только утром, когда поезд прибыл в Дельту. Она ничего не помнила о шуме набегавших на берег волн, но он все еще был с ней. Внутри ее. В Дельте в вагон вошли солдаты с автоматами и штыками и приказали выгружаться. Держась одной рукой за железные перила, а в другой сжимая чемодан, девочка спустилась по ступенькам. Теперь под ногами у нее была твердая земля, она больше не слышала стука колес и приглушенного гудения локомотива. В теплом воздухе не было ни ветерка.

— Солнце здесь слишком яркое, — сказала она, закрыв глаза ладонью.

— Да, невыносимо яркое, — подхватила мать.

— Пожалуйста, проходите в автобусы, — сказал солдат.

Мальчик заявил, что устал и не может идти. Мать поставила чемоданы на землю, открыла сумочку и дала ему жвачку «Чиклетс», которую берегла несколько недель. Мальчик сунул ее в рот и вместе с матерью и сестрой зашагал между двумя рядами солдат к автобусам, которые с рассвета ждали их прибытия.

После того как все расселись, автобус медленно двинулся по тенистым улицам. Проехал мимо здания суда, магазина хозяйственных товаров, кафе, где люди завтракали перед началом рабочего дня. Один раз автобус проскочил перекресток на желтый свет, другой раз резко дернулся в сторону, чтобы не сбить бродячую собаку. За окнами мелькали кварталы белых оштукатуренных домов с деревянными террасами и аккуратно подстриженными лужайками. Наконец город остался позади. Вдоль дороги виднелись фермы и поросшие люцерной поля. Пейзаж радовал глаз. Но вот автобус свернул на недавно проложенное гудронное шоссе. Теперь за окнами тянулась голая равнина, где изредка встречались островки, поросшие саркобатусом и полынью. Так было до тех пор, пока они не прибыли в Топаз. Здесь автобус остановился. Девочка выглянула из окна и увидела сотни крытых толем бараков, теснящихся под палящим солнцем. Столб для телефона-автомата и проволочную изгородь. Солдат. Все это она видела сквозь облака белой пыли, лежавшей на дне древнего соленого озера, высохшего давным-давно. Мальчик закашлялся. Девочка развязала шарф, отдала брату и велела закрыть рот и нос. Одной рукой мальчик прижал шарф к лицу, другой вцепился в руку сестры. Вместе они вышли из автобуса и оказались посреди ослепительного белого сияния раскаленной пустыни.

Поначалу мальчику казалось, что он видит отца везде. У дверей туалета. Под душем. Отец стоял, прислонившись к дверям барака. Вместе с другими мужчинами в широкополых соломенных шляпах сидел на деревянной скамье. Над их головами сияло безоблачное голубое небо. Палило полуденное солнце. Никаких деревьев. Никакой тени. Ни единой птицы.

Был 1942 год. Позднее лето. Город, состоявший из крытых толем бараков за проволочной изгородью, раскинулся посреди пыльных просторов выжженной солнцем пустыни. Ветер здесь не приносил прохлады, а обдавал сухим жаром. Дождей, наверное, не бывало вовсе. И куда бы мальчик ни посмотрел, он повсюду видел его. Папу. Отца. Отосана.

Потом мальчик понял, что все люди здесь похожи друг на друга. Темные волосы. Узкие глаза. Высокие скулы. Толстые очки. Тонкие губы. Отрешенные взгляды. Скверные зубы. Непроницаемые лица.

Поэтому всех их легко было принять за отца.

Невысокого желтокожего человека.

Колокола звонили трижды в день. Казалось, их звон никогда не прекратится. Над черными крышами бараков плыл запах жареной печенки. Или вареной рыбы. Изредка — конины. Иногда — тушеных бобов без всякого мяса. Из столовой доносилось лязганье ножей и вилок. Палочками для еды здесь никто не пользовался. Войдя в столовую, мальчик увидел море темноволосых голов. Множество жующих ртов. Все сосредоточенно глотали. Обсасывали кости. Рыгали. В дальнем углу, у флага, он различил знакомое лицо.