После этого мы нашли укрытие и пролежали в нем, восстанавливая силы, некоторое время. День или два прошло, прежде чем наши раны наконец подсохли, а самая острая боль притупилась настолько, что можно было продолжать путь. Перед выходом мы серьезно поговорили с Уимфортом. Наше укрытие находилось в лощине меж невысоких холмов, и я, указывая на открывавшуюся перед нами долину, спросил:

– Видишь, Уимфорт, вон там, впереди, почва становится заметно бледнее?

– Ну, вижу.

– Так вот, там начинается болото. Это такая трясина, она кишит мужчинами и женщинами, понятно? Людьми мужского и женского пола. Их там десятки тысяч, и все они… двигаются вместе. – Я умолк, чувствуя, что все это звучит недостаточно убедительно. – Слушай, Уимфорт, – отважился я, – не обижайся, но я должен спросить. Ты знаешь, откуда берутся дети?

Он наградил меня полным безграничного презрения взглядом, потом поднял глаза к светящейся мгле, заменявшей нам небо, точно призывая его в свидетели мучений, которые он претерпевает от рук кретинов. Необходимостью отвечать словами он пренебрег.

Я испытал облегчение. Он не знал. Или, по крайней мере, имел смутное представление. О мальчишке его возраста всегда трудно сказать, прошел он уже через этот опыт или нет, но его я, по-видимому, вычислил правильно: внутренне этот эксцентричный и честолюбивый юноша был настоящим маленьким ханжой – плоть притягивала его, но блудливым котом он не был, скорее, в акте плотской любви ему мерещился ущерб собственному достоинству. Я вручил ему дубинку, вырезанную из корня тернового куста.

– Вот именно этим, – продолжал я, – и заняты женщины, мужчины, юноши и девушки и всякие другие твари, собранные в этой трясине, этим и всевозможными вариантами этого. Опасность невелика, но лишь до тех пор, пока ты не позволишь втянуть себя в эту игру. Каждый, кто по-настоящему к этому стремится, вполне может проложить сквозь них дорогу, правда, в некоторых местах жарковато приходится. И помни, хорошо кажется только сверху, попадешь внутрь – разорвут на куски в считанные минуты. Как и прежде, скорость решает все. Не останавливайся, жми напролом и отбивайся, как сто чертей.

Кажется, вряд ли есть необходимость объяснять, что произошло потом. Не снижая скорости, мы буквально врезались в болото и понеслись, петляя между мшистых кочек и черных, подернутых ряской провалов, где небольшие кучки обнаженных людей мешались со всевозможными демонами в оргиастических комбинациях.

Бег наш не замедлился ни когда оргии сделались многолюднее, превратившись в потные холмы, которые громоздились по обе стороны тропы, ни даже когда жидкая грязь под нашими ногами буквально исчезла из виду под покровом сладострастно сплетенных тел. Стоны и бормотание, непрестанно издаваемые трясиной похоти, сливались в титаническую ораторию желания, которая взмывала над болотами под приглушенный аккомпанемент еще каких-то неразборчивых звуков. Мы углубились в самую сердцевину болота, настала пора браться за дубинки.

Проходя этим путем в первый раз, мы пожалели, что не захватили с собой кнутов, и, за неимением таковых, орудовали древками копий. В общем-то, самым подходящим в данной ситуации оружием послужили бы мечи, но воспользоваться ими было по-человечески невозможно. Даже на мужчин не хотелось поднимать дубинку, не говоря уже о женщинах. Каждый взмах вооруженной руки – а их был не один, а тысяча – давался мне ценой насилия над собственной плотью, которая хотела – нет, требовала – совершенно противоположного. Шлепая по изобилующему скрытыми опасностями мелководью кишащих тел и молотя, точно одержимый, по тянущимся ко мне со всех сторон умоляющим рукам и отчаянным пальцам, я чувствовал, что это, должно быть, и есть самое тяжкое испытание из всех, с которыми нам довелось столкнуться в аду. Терзая собственную душу, раздавал я удары направо и налево, и каждый болезненным эхом отдавался во мне самом.

В первые несколько минут этого мучительного погружения мы не сбавляли темпа. Затем парнишка, который шагал между нами, начал отставать. Расстояние между ним и мною становилось все больше, пока Барнар не подталкивал его в спину, так что тот вынужденно ускорял шаг. Но все же он с животным упорством продолжал переставлять ноги. В какой-то момент я оглянулся и увидел, как его взгляд стекленеет прямо у меня на глазах, впиваясь в груды сплетенных тел. Хлоп! Мальчишка остановился, уронил дубинку и нырнул в извивающуюся массу.

Когда последовавшая за этим очумелая возня достигла критической точки, я вдруг странным образом на мгновение выключился из происходящего и вспомнил, как в юности работал на траулере из Ахнука. Как-то раз мы вошли прямо в середину умопомрачительно богатого косяка рыбы. Наш жадина шкипер с пеной у рта, как припадочный, раз за разом забрасывал сети, торопясь вычерпать как можно больше до наступления темноты, пока вся палуба не оказалась погребена под толстым слоем рыбы. Половине команды пришлось взяться за багры, гарпуны, что под руку попало, и молотить рыбин по головам с такой скоростью, точно сам дьявол поднес каждому из нас пучок горячей пакли к заднице. И неудивительно, ведь нам попался косяк шадфиннов, здоровых, что твои собаки, и сопротивлявшихся, как стая диких кабанов. В тот показавшийся мне вечностью миг, когда я в угасающем свете заката выплясывал по скользкой от рыбьей чешуи и потрохов палубе, то и дело поднимавшейся и опускавшейся на волнах, и колошматил скачущих вокруг рыбин, точно одержимый священным безумием воин, мне довелось загодя пережить то, что я переживал сейчас.

Мальчишка, видно, не заметил того, что творилось под верхним слоем, и отчаянно отбивался от нас ногами, все глубже зарываясь в массу копошащихся тел. Мгновенно у него появились десятки союзников. В какой-то момент я испытал ужасную уверенность, что нам его уже не вытащить. Несмотря на то что все наше внимание было сосредоточено на его спасении, краем глаза мы успевали подмечать, что творилось в недрах скопления людей и демонов. Вот несколькими слоями глубже лобзающие уста вдруг оскаливались в злорадной усмешке и вонзали клыки в недавно ласкаемую плоть. Ладонь с большим пальцем и четырьмя кровоточащими обрубками беспомощно тыкалась в массивное бедро. Ребро трещало под могучим коленом. Оттуда, из глубины, неслась другая оратория, оратория ужаса, погребенная под гимном желания.

Уимфорт продолжал отбрыкиваться изо всех сил, недвусмысленно заявляя о своем нежелании вылезать. Мы, улучив мгновение, давали ему сдачи, стараясь шлепнуть так, чтобы у него онемели ноги. Он уже прошел первый уровень ласкающих рук и благоговейных губ, как вдруг резкая боль исказила его лицо, и он взвыл. Тут же он начал отбиваться, стремясь вырваться на поверхность, но его прежние союзники превратились в тюремщиков.

В отчаянии я схватился за меч. Одному я отсек руку, другому ногу. К счастью, этого хватило: судорога боли прошла по ликующей толпе, руки немедленно отпрянули, торсы отодвинулись. Это пошло на пользу не только Уимфорту, но и Барнару, вокруг шеи которого уже повисла пара пленников этого болота, один из которых ухитрился в последний момент начисто откусить моему другу левое ухо.

Должен заметить, что Уимфорт, встав на ноги и схватив свою дубинку, начал орудовать ею с энергией, которая позволила нам выбраться из опасного места быстрее, чем мы рассчитывали. Когда несколько минут спустя мы пристроились в безопасном местечке передохнуть и перевязать рану Барнара, то так расчувствовались, что готовы были за эту добровольную помощь простить мальчишке все его прежние пакости.