— Ну, не так чтобы уж очень много, что-то тысяч во-семь-десять в «зелени» он стоит. Да. Для меня очень много… у меня зарплата-а-а…

Сказав этот, Ракушкин запнулся на полуслове, опять уронил голову на стол и захрапел. Мы переглянулись. Я сказала:

— Значит, этот перстень был у Коли. Честно говоря, для него это не была такая уж ценность, если перстень стоит десять тысяч.

— Да, — подтвердила Аня. — Десять тысяч баксов — для Коли не такие уж и великие деньги. Не такие уж… А ты что, думаешь, этот перстень…

— Я пока что ничего не думаю. Предпочитаю воздерживаться от мнений. Положи его, Аня, пока что в укромное место. Боюсь, что этот золотой с желтым брюликом перстенек караимской богатейки может быть замешанным… да, в нехороших делах замешанным.

— Что, Артист сказал, будто Николай давно занимается этим делом — сбытом археологических ценностей? — вдруг напрямик спросила Аня.

— Да. А теперь давай спать. Поздно уже.

— Точнее — рано, — поправил Инвер, взглянув на часы. — Половина четвертого уже. А ну-ка, девицы-красавицы, расступись, сэйчас будет смертельный номер — Саша Ракушкин, транспортируемый на свое спальное место. Или, может, его прямо здесь оставить?

На следующий день я проснулась рано. Честно говоря, и спала я тревожно, неспокойно. Все время чудились голоса в голове, ощущения, похожие на смутные подспудные звуковые галлюцинации. Однажды я даже вскочила, потому что показалось, что по квартире кто-то ходит. Почудилось. Никого. На всякий случай — для успокоения — я прикрепила на дверь тоненькую ниточку. Если не открывать входную дверь, то она осталась бы в неприкосновенности.

Я вышла на кухню, а непосредственно вслед за мной проснулась Аня. Так мы и оказались на кухне втроем — я, Кудрявцева и Ракушкин, которого Инвер все-таки поленился тащить в комнаты, тем более кандидат троллейбусных наук сопротивлялся и лягался правой ногой, как заправский осел.

— Какие у тебя планы? — спросила Аня, наливая кофе себе и мне.

— Планы? Да есть кое-что… Аня, дай-ка я еще раз взгляну на этот перстень, который, как ты говоришь, сам упал к твоим ногам. Все-таки утро вечера мудренее. Ты ведь его надежно припрятала.

— Да уж куда надежнее, — обозначая губами улыбку, которая не затронула глаз, ответила она. — Сейчас дам. Тем более я его прямо на кухне прятала. Тут есть такой тайничок, мы туда деньги прятали от Штыка, чтобы он их не пропил.

— Ясно.

Аня подошла к мойке, открыла дверцу тумбочки и далеко, по самое плечо, просунула туда руку. Раздался упругий и довольно внятный щелчок, с каким выстреливает сильная пружина. Аня около полуминуты оставалась в таком положении, очевидно, шаря рукой, а потом вдруг резко выпрямилась. На ее лице было недоумение, смешанное с плохо скрытой — да что там, откровенной! — тревогой.

— Не понимаю, — сказала она. — Ничего нет. Я же совершенно точно туда клала. Совершенно точно, никакой ошибки и быть не может.

Я сорвалась с места и вслед за Аней заглянула под мойку. Тайник был скрыт довольно искусно и мог просматриваться, если только сильно изогнуть шею и прижаться щекой к дну эмалированной мойки над головой. Но он в самом деле был пуст совершенно. Для отчетности я пошарила рукой, потом глянула на Кудрявцеву:

— Ну как же?

— Я клала его туда, — ответила она. — Да как бог свят клала! Ну никуда он не мог деться. Кто его мог взять? Ведь даже ты, Машка, не видела, куда я его клала. И Инвер не видел, он бросил тащить Ракушкина и ушел спа…

Она замолчала. Наши взгляды одновременно скрестились на Ракушкине, который за ночь сменил ложе и спал уже не на столе, а под столом.

— Та-ак, — протянула Аня, — сейчас мы выпотрошим из него всю подноготную. Посмотрим, что скажет нам этот… расхититель древностей. Эй, Ракушкин! Вставай, алкаш! Вставай, говорю, ты, троллейбусных дел мастер! Давай вставай!! Ну что ты о пол скребешь, на нем вшей нет! Сашка, не дури, вставай!

Психологическая и звуковая атака в сочетании с двойным физическим воздействием — я тянула его за руку, Аня трясла голову — оказали свое неизбежное воздействие. Ракушкин открыл глаза.

— Хто здесь?

— Да ты что, допился до кондиций Штыка, что ли? Нет, еще можно понять, что Штык утром свое имя вспомнить не может, все-таки оно у него такое замысловатое, но ты-то!.. Саша, где перстень?

— К-который?

— Ну кольцо!

— А-а… кольцо всегда при мне! — заявил Ракушкин и, перевернувшись, упал на спину. — У-у… о-но всегда при… а то…

Мы с Аней переглянулись. Потом Кудрявцева впилась в Ракушкина убийственным взглядом и прошипела:

— Немедленно отдавай!

— Нннно?! — сказал Ракушкин с интонациями пьяного извозчика, нахлестывающего свою кобылу и еще не знающего, поедет ли она. — З-зачем это?

— Надо!

— Нет… ну если надо, то надо… конечно, да. А то м-меня… да вы что? — Он изумленно воззрился на нас, как будто в первый раз видел. — Да меня ж моя мымра, Нинка, спиногрызка, заест, если я… скажет, пропил.

Смысл последней фразы не совсем дошел до нас, но мы с Аней согласно впились в плечи незадачливого похитителя древностей и так тряхнули, что он утробно икнул и взмолился:

— Н-не надо так. У меня — голова.

— У нас тоже голова.

— Я н-не в том смысле. Я гррю… болит у меня голова. Не надо тряски. Тряска more est. Моментально. Я отдам, отдам. Нате вот. А-а-а… мыла у вас нет?

Мы следили за его манипуляциями. Молчали.

— Мыла н-нет? — повторил Ракушкин и вторично дернул себя за палец левой руки. Его действия были направлены на то, чтобы сдернуть с руки… да, действительно кольцо. Обручальное кольцо Ракушкина.

Тотчас же стала ясна и его поспешная ремарка о том, что Нинка, мымра и спиногрызка, заест его. Уж конечно, когда муж возвращается с моря без обручального кольца, можно подумать невесть что. Я эту неведомую Нинку могла бы понять.

— Так, Саша, — энергично проговорила Аня, — мы не то кольцо имели в виду…

— А какое?

Потребовалось не так уж мало времени, чтобы растолковать, какое именно кольцо мы имеем в виду. Когда Ракушкин вспомнил и понял, то он наотрез отказался признавать себя виновным в умыкании караимского перстня.

— Ты, наверно, сама его не туда положила, Аня, — отмахнулся он. — Ты проверь лучше, получше проверь, говорю тебе. Я тоже однажды искал свою фляжку с… м-м-м… фляжку. Искал под подушкой в палатке, куда я ее обычно кладу. А оказалось, что под подушкой ее нет, и самой подушки нет, и даже палатки нет, потому что мы со Штыком лежим на берегу моря. Куда человека только не забрасывает судьба?! — подвел он итог своим излияниям глубоким философичным вздохом. — Да и вообще… я — отдыхал. Зачем мне этот перстень?

Я тотчас же вспомнила свои ночные смутные тревоги. Вспомнила неясно клубящиеся шорохи, просачивающиеся сквозь храпы, сопение и скрип кроватей и диванов. Вспомнила даже свое минутное ночное бдение, когда ловко прикрепила на дверь ниточку — применила старый шпионский трюк. Правда, сама не знаю, зачем применила, но все же…