Также выяснилось, что колебания никак не зависели от скорости «Нормандии». Вибрация начиналась приблизительно на 25 уз., такой же она и оставалась при более высокой скорости, т. е. не усугублялась. Фактически же, после достижения скорости в 29 уз., тряска постепенно ослабевала.

Несомненно, причина вибрации на «Нормандии» крылась в винтах. Поток воды на большой скорости бил вначале сквозь их лопасти, потом ударял в корпус, затем рикошетом снова отлетал на винты. Эта обратная сила пыталась двигать винты на валах взад и вперед. Причем они не могли двигаться слишком далеко – всего на 2–3 мм при каждом ударе, но это происходило почти 120 раз в минуту.

Кокре и Романо полагали, что это биение передавалось непосредственно гигантским валам, на которых были установлены винты, от них – к мортирам, удерживающим выдающиеся из корпуса стволы, а от них – к упорным подушкам внутри корпуса, посредством которых отжимались винты, а уже от них – к рамам двигателей. Они, в свою очередь, заставляли вибрировать всё судно.

Если так, то самая сильная вибрация должна была ощущаться в области кормы «Нормандии», где располагались винты, и ослабевать по мере удаления от этой части судна. Это соответствовало наблюдаемым эффектам, но оставалось чистой теорией. Требовалось провести на борту судна более осторожные испытания, но это было невозможно при полной пассажирской загрузке.

Поэтому КЖТ решила вывести «Нормандию» из эксплуатации по завершении ею восемнадцатого трансатлантического рейса, который по плану заканчивался в Гавре 28 октября. Это означало отмену четырех рейсов в ноябре и декабре 1935 г. и еще нескольких в первые месяцы 1936 г. В это время наблюдалось обычное снижение трансатлантического пассажиропотока, поэтому убытки были минимальными.

После снятия судна с линии КЖТ планировала подвергнуть «Нормандию» серии пробегов для проверки верности сложившейся «теории вибрации», а заодно продумать и несколько возможных ее решений, главное из которых предполагало разработку, создание и установку новых четырехлопастных винтов.

К сожалению, проектирование и отливка винтов были делом не быстрым. Новый их набор можно было изготовить лишь к весне 1936 г. – прямо перед началом второго атлантического сезона «Нормандии». Другие потенциальные решения осуществить было легче: проверить путем пробных прогонов, уже запланированных на ноябрь.

КЖТ, естественно, двояко относилась к огласке своих планов, но прерогативу принятия решения по этому вопросу у компании отобрали. В разгар лета популярная газета «Лондон таймс» сообщила, что во время зимнего простоя на «Нормандии» будет установлен новый набор винтов. «Таймс» писала, что винты будут иметь по четыре лопасти вместо трех лопастей винтов оригинального набора. Вибрация «Мавритании» была значительно уменьшена путем именно такой замены, отмечала газета.

В то время как одна группа инженеров работала над устранением вибрации на «Нормандии», другая трудилась над революционным устройством, которое обещало сделать огромный французский лайнер самым безопасным судном в мире. Это устройство было не чем иным, как первой радарной системой оповещения, установленной на пассажирском судне.

12 сентября 1936 г. на мостике «Нормандии» установят аппарат «для обнаружения на расстоянии судов и других цельных предметов, таких как айсберги», которое создал парижский ученый и радиоинженер Морис Пон. Аппарат посылал пучок ультракоротких 16-сантиметровых радиоволн, обегающих горизонт слева направо и образующих дугу в 45°. При встрече препятствия на пути пучка он отражался от него, воспринимался чувствительным приемником и усиливался до звуковой частоты, так что его можно было услышать в обычном динамике, установленном на ходовом мостике.

Диапазон действия устройства зависел от размера объекта, но по официальным сообщениям, последовавшим через месяц с начала эксплуатации, буи распознавались на расстоянии до двух миль, а суда – до четырех миль от борта «Нормандии». Кроме того, аппарат работал и в условиях тумана, и при чистой погоде. В порту Гавра тоже установили так называемый «радиопрожектор» для обнаружения судов, входящих в гавань и покидающих ее. Это стало первым коммерческим применением радиолокации.

2 октября 1935 г. в 9:00 утра с парижского Гар-Сен-Лазар со свистом тронулся литерный поезд «Компани Женераль Трансатлантик». Вдоволь потаскавшись по серым парижским предместьям и выбравшись наконец за город, поезд набрал скорость и неистово застучал колесами, оставляя позади живые изгороди, церквушки и поля. За окнами в гипнотическом аккомпанементе снижались и взлетали гирлянды телеграфных проводов, составляя визуальный контрапункт мерному перестуку колес на стыках рельсовых полотен.

Этот ритм нарушила промежуточная остановка в Руане в отличие от следующих станций: Барантен, 550-метровый виадук за ним, Мотвиль и Ивето, словно неясные пятна вместе с живописными пейзажами, раскинувшимися сервернее широких петель Сены, пролетали по ходу поезда, который своим свистом недвусмысленно давал понять, что он всё-таки экспресс и остановится только на морском побережье.

Наконец поезд пробрался по запутанному лабиринту подъездных железнодорожных путей и вкатился в здание гаврского Морского вокзала в полдень, точно по расписанию. Выйдя на закрытый перрон, пассажиры поднялись по эскалатору на верхний этаж. Пройдя несколько залов ожидания, они очутились на крытых сходнях и, наконец, в просторном вестибюле – уже на «Нормандии». Они знали, как выглядит турбоэлектроход снаружи, но так и не смогли оценить его по достоинству. Быстро получив информацию в справочном бюро, люди разъезжались на лифтах по своим «этажам» этой морской гостиницы.

Точно так же в холле туристского класса появились двое мужчин, одетых аккуратно и даже щеголевато. Гарсон показал им каюту, и симпатичные молодые люди в модных парижских шляпах вышли на палубу, чтобы понаблюдать за отплытием:

«Глубоко внизу, с площадок всех этажей вокзала, провожающие выкрикивали свои последние приветствия и пожелания. Кричали по-французски, по-английски, по-испански. По-русски тоже кричали. Странный человек в черном морском мундире с серебряным якорем и щитом Давида на рукаве, в берете и с печальной бородкой, кричал что-то по-еврейски…»

Ну вот наконец и отплытие. «Нормандия» отправлялась в предпоследний западный рейс своего первого атлантического сезона. Буксиры медленно оттащили лайнер от причала:

«Пароход вышел из гавани. На набережной и на молу стояли толпы людей. К “Нормандии” ещё не привыкли, и каждый рейс трансатлантического колосса вызывает в Гавре всеобщее внимание…»

Илья Ильф и Евгений Петров – ведь именно они и были этой парой молодых людей – плыли в США открывать свою Америку, Америку до тех пор не известную в СССР из-за давным-давно сложившегося стереотипа городов-небоскребов, именно ту Америку, которая и составляет почти девять десятых всех Соединенных Штатов. Вернувшись, они напишут о своем путешествии книгу, ставшую портретом США 1930-х гг. А сейчас их путешествие только началось, и началось оно на «Нормандии». Если бы они пересекали Атлантику на каком-нибудь другом пароходе, возможно, первые впечатления от их трансамериканского путешествия были бы совершенно иными.