— Из меня получается такая плохая мать, — сказала она, гладя меня по голове. — Именно сейчас, когда тебе так сложно, я не в состоянии по-настоящему помочь.

Да, тут она была полностью права. Мне действительно было сложно. В основном из-за страшной жары, я потела как в настоящей бане, а на моём животе можно было, наверное, поджарить яичницу.

На несколько секунд я уступила и прониклась невероятной жалостью к самой себе.

— Ты замечательная мама, — всё же ответила я.

Вид у мамы стал ещё более озабоченным, насколько это вообще было возможно.

— Я очень надеюсь, что они не заставят тебя совершать никаких опасных поступков, эти сумасшедшие престарелые любители секретов.

Я быстро сделала четыре глотка горячего лимонного напитка. Меня как всегда терзали сомнения — может, стоит посвятить маму во все тайны? Не так-то приятно было постоянно врать ей и утаивать от неё по-настоящему важные вещи. Но мне не хотелось бы волновать её слишком сильно, и уж точно настолько, чтобы она вступила из-за меня в схватку с хранителями. К тому же, не думаю, что ей понравилось бы, если она узнает, что украденный хронограф я прячу дома, да ещё и без присмотра прыгаю с его помощью в прошлое.

— Фальк заверил меня, что ты просто сидишь в каком-то там подвале и делаешь домашнее задание, — сказала она. — И беспокоиться мне нужно лишь о том, что ты слишком редко бываешь на воздухе.

Я всё ещё колебалась, но уже через секунду криво улыбнулась маме и сказала:

— Тут он совершенно прав. Там темно и ужасно скучно.

— Вот и хорошо. Не хотелось бы мне, чтобы ты пережила такие же приключения, как тогда Люси.

— Мам, а что именно тогда произошло? — далеко не впервые за эти две недели я задавала этот вопрос, и ещё ни разу мне не удалось получить на него подробный ответ.

— Ты ведь и сама знаешь, — мама снова погладила меня по голове. — Ох, бедный мой мышонок! Такая высокая температура, ты просто горишь.

Я аккуратно убрала её руку. Да уж, горю, что верно, то верно. Но только температура тут ни при чём.

— Мамочка, я и правда очень хочу знать, что тогда произошло, — сказала я.

Она замешкалась, а потом снова пересказала мне то, что я давно уже знала: Люси и Пол считали, что Круг Двенадцати не должен замкнуться, а вот хранители их взглядов не разделяли, поэтому Люси и Пол украли хронограф и скрылись вместе с ним.

— Уйти от хранителей практически невозможно, у них наверняка есть свои люди и в Скотланд Ярде, и в Секретной службе США, поэтому Люси и Полу ничего другого не оставалось, кроме как прыгнуть вместе с хронографом в прошлое, — продолжила я вместо мамы, и незаметно растолкала ногами одеяла, чтобы хоть немножко остыть. — Ты только не знаешь, в каком именно году они скрываются.

— Именно так. Поверь, им было очень непросто решиться на это — покинуть всех и всё здесь, — казалось, мама вот-вот расплачется.

— Но почему они считали, что Круг Двенадцати не должен быть завершён? — о Боже, как же мне было жарко! И зачем я только наговорила маме, что меня знобит и лихорадит?

Мама смотрела куда-то в пустоту мимо меня.

— Мне известно лишь то, что они не верили в благие намерения графа Сен-Жермена и считали, будто в основе тайны хранителей — ложь. Сейчас я и сама жалею, что не хотела тогда узнать больше… но, мне кажется, Люси поступила правильно, что не рассказала мне слишком много. Она не хотела подвергать опасности ещё и меня.

— Хранители считают, что тайна Круга Двенадцати является чем-то вроде панацеи от всех болезней. Лекарство, которое поможет всем больным мира, — сказала я, и по маминому выражению лица поняла, что эта информация не была для неё новостью. — Зачем Люси и Полу пытаться помешать изобретению такого чудо-лекарства? Почему они были против?

— Потому что… им показалось, что цена слишком высока, — мама перешла на шёпот. Слеза сорвалась из уголка её глаза и покатилась по щеке. Она торопливо отёрла её тыльной стороной ладони и встала.

— Попробуй немного поспать, солнышко моё, — нормальным голосом сказала она. — Я уверена, ты скоро согреешься. Пока что лучшим лекарством всё ещё считается сон.

— Спокойной ночи, мамочка, — при других обстоятельствах я бы обязательно попыталась выудить у неё ещё хоть что-нибудь, но сейчас я еле дождалась того момента, когда дверь за мамой закрылась. Одним рывком я скинула с себя одеяла и распахнула окно, да так быстро, что две голубки (а, может, это были голубки-привидения?) испуганно вспорхнули с карниза. Когда Химериус вернулся со своего контрольного облёта дома, я уже успела поменять насквозь промокшую от пота пижаму на новую, сухую.

— Все уже разбрелись по кроватям, даже Шарлотта. Но она не спит, а пялится в потолок и делает упражнения для растяжки икроножных мышц, — отрапортовал Химериус. — А ты выглядишь будто какая-нибудь недоваренная сосиска.

— Я и чувствую себя точно также, — вздохнув, я закрыла на засов дверь в комнату.

Никто, а уж особенно Шарлотта, ни в коем случае не должен зайти сейчас сюда.

Я открыла шкаф и глубоко вздохнула.

Пробираться на животе сквозь дырку было очень непросто, пришлось порядком попотеть и надышаться пыли, пока я добралась, наконец, до крокодила, внутри которого, заботливо присыпанный древесной стружкой, был спрятан хронограф. Моя только что надетая пижама сразу же приобрела на боках грязноватый оттенок, по сторонам на ней болталась паутина. Ужасная гадость.

— Тут у тебя… э-э-э… кой-какой пустячок, — сказал Химериус, когда я также на четвереньках, но с хронографом подмышкой, вылезла, наконец, из шкафа.

Он указал мне на грудь. Пустячок оказался огромным пауком, размером с ладонь моей Кэролайн (то есть, примерно). И лишь нечеловеческим усилием воли мне удалось удержаться и не заорать, да так сильно, что проснулись бы не только обитатели дома, а, наверное, и всего района.

Паук, которого я с себя стряхнула, поспешил найти более-менее уютное убежище и заполз на мою кровать, прямо под одеяло (ну не ужас ли, и как только они так быстро бегают своими восемью ножками?).

— Фу-фу, — повторяла я ещё минуту, а то и больше. Меня всё ещё трясло от отвращения, когда я присела настраивать хронограф.

— Да ладно тебе, попустись, — сказал Химериус. — Есть пауки, которые вообще раз в двадцать больше.

— Это где ж такие? На планете Ромул, что ли? Ну, это я бы ещё поняла.

Я поставила хронограф на сундук и, опустившись на колени, просунула палец в отверстие под рубином.

— Увидимся через полтора часа. А тебе тем временем задание — глаз не сводить с этого тарантула.

Я прощально помахала Химериусу фонариком Ника и глубоко вздохнула.

Он трагическим жестом приложил лапку к груди:

— Уходишь ты? Ещё не рассвело…