Постепенно, однако, я почувствовала, что она смягчилась. Думала, должно быть, о Джереми Брендоне.

На этой же неделе он опять зашел к нам. Меня дома не было, и визит оказался довольно коротким. На следующий день мы — мисс Белл и я — снова встретили его в парке. На этот раз трудно было сделать вид, что это произошло случайно. Не знаю, что подумала мисс Белл.

Может быть, ей пришло, наконец, в голову, что он интересуется именно мной. Мы гуляли вдоль Серпентина, потом сели и смотрели на леди и джентльменов, катавшихся верхом. Он говорил о лошадях со знанием дела, но эта тема, в отличие от садоводства, не занимала мисс Белл.

Было ясно: если «случайные» встречи в парке еще повторятся, она что-то заподозрит.

Так прошла неделя после бала. О Рози Ранделл ничего не было слышно. Я не раз говорила об этом со слугами, но хотя они охотно отвечали на мои вопросы, — тайна Рози Ранделл составляла в это время главную тему их разговоров, — я так ничего нового не узнала, кроме более подробного описания ее нарядов.

— Я вот что думаю, мисс, — сказала мне одна из горничных. — Она, наверное, сбежала с каким-нибудь джентльменом. Уж вы поверьте, должен у нее быть такой друг. Подумайте только, какие у нее были платья! Это он, видно, дарил ей все эти красивые вещи.

Итак, Рози бесследно исчезла. Мы с Оливией часто говорили о ней, высказывали разные предположения и глубоко сожалели об ее уходе.

Потом, однажды утром, в нашем доме произошел большой переполох. Лакей отца, войдя к нему в спальню с горячей водой, нашел его лежащим в постели без движения.

Очень скоро во двор въехала карета доктора Грея, и сам доктор поспешно прошел к отцу. Мистер Трессидор серьезно болен, провозгласил он. У него был удар, и его жизнь в опасности.

Все в доме были подавлены, понимая, что теперь могут произойти значительные перемены, которые затронут жизнь многих.

Врачи приходили один за другим. У постели отца дежурили поочередно две сестры милосердия. Мисс Белл, умевшая в дополнение к своим бесчисленным познаниям ухаживать за больными, присоединилась к группе сиделок, и я видела ее гораздо меньше.

В течение нескольких дней отец находился между жизнью и смертью, но устоял.

Мисс Белл сказала нам, что его здоровье теперь сильно подорвано и он уже никогда не станет прежним, но, как это иногда случается в подобных случаях, выздоровление возможно.

И он выздоровел. Через месяц он уже смог оставить постель и ходить с помощью палки, хотя при этом немного волочил ногу.

Когда первый шок прошел, до моего сознания дошло, что благодаря занятости мисс Белл я получила большую свободу и решила воспользоваться ею как можно лучше.

Нам с Оливией разрешили выходить вдвоем, и мы были счастливы избавиться от постоянного надзора. Тетя Имоджин навела справки о Джереми Брендоне и выяснила, что родственные связи его семьи, хотя и не блестящие, являются вполне достойными. Раз Оливия, решила она, «выезжающая» уже некоторое время, не сумела до сих пор заполучить подходящего жениха, то он для нее вполне приемлем.

Мистеру Брендону разрешили пригласить нас на чай в один из лучших ресторанов Лондона. Это было для нас большим событием.

Мы ездили с ним верхом в Гайд-парке. Мне позволили сопровождать их, и я со смехом думала про себя, что выступаю в роли дуэньи при Оливии.

Что касается самой Оливии, то она, конечно, не заблуждалась, а прекрасно понимала, кем в действительности интересуется Джереми. Даже он, при всех своих актерских способностях, не сумел этого скрыть. В конце концов я ей призналась, что он был тем Рупертом Рейнским, который прислал предназначавшиеся для меня розы.

С секретами было покончено, о бале можно было говорить открыто, что мы и сделали во время нашего чаепития.

— Ваша сестра была такой убедительной Клеопатрой, — сказал Джереми, обращаясь к Оливии. — Разговаривая с ней, я чувствовал себя перенесенным в древний Египет.

— Как вы можете так преувеличивать! — воскликнула я.

— Но это правда. Я все время поглядывал через плечо, ожидая появления Марка-Антония или Юлия Цезаря. Личность Клеопатры была окутана тайной — я никак не мог догадаться, кто она. Ведь я знаком с большинством девушек нашего круга, и меня удивляло, что я не узнаю ее. Наконец, я заставил Мойру Массингем сказать правду. Это было после того, как все сняли маски, а Клеопатра исчезла, как Золушка. Я обратился к Мойре, потому что узнал ожерелье в виде змеи, которое видел на ней когда-то.

— У нас было много затруднений, правда, Оливия? — Оливия подтвердила.

— На ее долю выпала масса хлопот, и она со всем справилась.

Он улыбнулся Оливии:

— Охотно верю.

Оливия покраснела и опустила глаза. Мне стало жаль ее — ведь сначала, должно быть, она думала, что Джереми приходит ради нее.

Иногда, гуляя в сопровождении Джереми, мы оставляли чинные улицы центра и углублялись в лабиринт тупиков и переулков. Мне нравилась суета на узких улочках, где дети, напевая, прыгали в расчерченных мелом квадратах, нравилось слушать звуки шарманки, исполняющей народные мелодии, и рассматривать рисунки уличных художников на асфальте. Джереми заговаривал с ними и непременно опускал несколько монеток в лежащую рядом шапку. Более широкие улицы казались всегда запруженными экипажами.

Мы ходили за покупками — лентами и прочей мелочью — большей частью в магазин Джея на Риджент Стрит. И каждый день мы виделись с Джереми Брендоном.

Неожиданно обретенная свобода опьяняла меня.

Однажды, почти через месяц после того, как у отца случился удар, Джереми отвел меня немного в сторону и прошептал:

— Почему мы никогда не бываем наедине?

— Вы знаете, что это не принято.

— Уверен, что мы могли бы это устроить.

— Сомневаюсь.

—Бросьте! Вспомните обо всех усилиях, которых мне стоило продолжение нашего знакомства после бала! Разве по сравнению с этим наша встреча без свидетелей может представлять непреодолимые трудности?

— Попробую, может быть, мне и удастся ускользнуть одной завтра после полудня, — сказала я. — Ждите меня в половине третьего в конце улицы.

Оливия, шедшая немного позади, догнала нас. Джереми сжал тайком мою руку.

Я думала, что он влюблен в меня — он всячески старался убедить меня в этом, а мне так хотелось ему верить. Очень романтичная, я жила в собственном мире фантазий. Так бывает, вероятно, со многими молодыми девушками, особенно, если они испытывают недостаток в любви. Правда, у меня была Оливия — верный друг, не только сестра. А кроме нее? Мама уехала со своим возлюбленным и нам даже не написала. Отец? Трудно было себе представить, что его кто-нибудь или что-нибудь волнует, кроме собственной добродетели. Мисс Белл была нам добрым другом, даже любила нас с Оливией, но установившиеся отношения между гувернанткой и воспитанницами отделяли ее от нас. Я мечтала о примирении родителей, о полной метаморфозе характера отца, как это произошло с Эбенезером Скруджем в «Рождественской песне» Диккенса.