...

Для поддержания сил она пила лошадиную кровь – самих лошадей уже давно употребили в пищу.

Черный рынок процветал, а вместе с ним и преступность. Этому сильно способствовал режим частичного затемнения – освещение в общественных местах было пригашено. Париж наводняли беженцы, дезертиры и проститутки, которые снова оказались на улице после того, как при попытке провести социальные реформы в 1946 году бордели были закрыты, а сами помещения отданы под студенческие общежития.

Чтобы наглядно продемонстрировать, как сильно все может поменяться, я вожу людей в одно из самых популярных парижских бистро, Balzar , рядом с бульваром Сен-Мишель. Сегодня это известное шикарное место, а тогда это была столовка для интеллектуалов из близлежащих Сорбонны и Коллеж-де-Франс. В 1998 году некоторые серьезные клиенты устроили здесь сидячую забастовку: они опасались, что с покупкой бистро ресторанной сетью Flo изменятся его оригинальный стиль и меню. Все сошло на нет после того, как генеральный директор Flo Жан-Поль Буше заехал уверить их, что все останется по-прежнему: к чему менять место, которое куплено ровно потому, что ему нравилось там есть? Официант вернулся к своим заказам, и в истинно парижском духе политическая акция плавно перетекла в обед.

Но тогда, в конце 1940-х, когда сюда захаживал американский писатель Эллиот Пол, это были другой Balzar и иной Париж.

...

Balzar работал и преуспевал, но и сегодня можно заметить кое-какие следы тех мрачных времен. На стенах Горной школы – геологической школы и музея, чуть дальше по бульвару Сен-Мишель, до сих пор сохранились выбоины от пуль, а город увешан памятными табличками, которые указывают, что на этом самом углу или в этой канаве участник или участница Сопротивления либо maquisard отдали жизнь за свою страну.

Что до мира Манда, Лека и “Золотой каски”, то лучшее напоминание о нем – романтический фильм Жака Беккера “Золотая каска”, где юной Симоне Синьоре досталась роль Амели, а Сержу Реджани – Манда. Площадь Контрэскарп, в конце улицы Муффтар, не сильно изменилась с тех пор, как Амели, тогда 19-летняя проститутка, повстречала 22-летнего Манда. (Как оно бывает, Хемингуэй – и снова он – одно время жил в двух шагах оттуда, на улице Кардинала Лемуана.) Стрельба и убийство Лека произошли в Ле-Аль, старом продуктовом рынке к северу от улицы Риволи, превращенном сегодня в парк. А стены тюрьмы Сантэ из темного вулканического камня и сегодня все так же мрачны и угрюмы, как в тот день, когда Манда отправился на гильотину.

Последний раз казнили на гильотине в 1977 году, но Сантэ и сейчас сохраняет жутковатое очарование. Какое-то время в 1990-х главным арестантом там был Ильич Рамирес Санчес, прозванный Карлосом Шакалом, который отказал в интервью всем мировым изданиям, кроме одного. Главный редактор L ’ Amateur de Cigare , журнала для любителей сигар, однажды получил записку: “Меня только что очень некстати перевели из тюрьмы Сантэ. Прошу впредь пересылать все выпуски по моей подписке на новый адрес, в крыло одиночных камер тюрьмы Френ”. Почуяв, что их общий интерес дает ему некоторые преимущества, редактор, Луи де Торрес, попросил об интервью, и Карлос дал согласие, объяснив, что, “несмотря на щекотливость темы курения, учитывая тяжесть и неопределенность его положения”, он находил утешение в чтении историй о великолепных сигарах; он вспомнил также самый грандиозный момент из собственного опыта курильщика – как 17 августа 1986 года по случаю рождения его младшей дочери Эльбы Розы была открыта коробка кубинских сигар Cuban Punch Number 13 . Как писал Редьярд Киплинг, “женщина – это только женщина, но хорошая сигара – повод всласть покурить”.

Признаться, как чистокровная американка, я не так чувствительна, чтобы уловить, отчего парижане столь категоричны в выборе того или иного квартала. Они исходят из социального статуса и стоимости недвижимости, но для меня это – темный лес.

Порой у человека, приехавшего в Па риж, все внутри сжимается от близости скорого отъезда, и он нет-нет да и спросит с тоской в голосе:

– А как тут обстоят дела с покупкой жилья?

– Жилья?

– О, конечно, не такого, как это.

Обычно он снимает студию в одном из центральных округов, неподалеку от Лувра и модных ресторанов.

– Просто что-то вроде опорного пункта.

Они могут не уточнять. Я в курсе. Их мечта – деревянная винтовая лестница с протертыми от десятилетий подъемов и спусков ступенями. Наверху дверь, за которой опрятная студия; старинная кровать со слегка выцветшим покрывалом ручной работы, найденном на деревенском блошином рынке; крошечная кухонька, где заботливый консьерж, предупрежденный о вашем приезде, оставил молоко, масло, джем и еще теплый багет; и, разумеется, небольшой балкончик, с которого открывается вид на парижские крыши…

– Не может быть, чтобы это было так уж трудно? – продолжают они. – Шестой, конечно, исключается, но как насчет…

Они неопределенно машут рукой в сторону Монмартра.

– Уютное гнездышко, скажем, в Девятнадцатом, требующее не слишком серьезного ремонта.

Вот теперь, думаю я в этот момент, самое время рассказать им о Хлое.

Хлое, парижанка до мозга костей, пишет для одного из крупных еженедельников.