Валенси смотрела на мать и теток и думала, понимали ли они хоть когда-нибудь настоящее значение слова «любовь». Ей стало жаль их больше, чем прежде. Они были так убоги. И даже не подозревали об этом.

— Барни Снейт — мерзавец, который обольстил тебя, чтобы ты вышла за него, — сурово заявил дядя Джеймс.

— О, это я его обольстила. Я попросила его жениться на мне, — ответила Валенси со злой усмешкой.

— У тебя нет гордости? — спросила тетя Веллингтон.

— Есть и очень много. Я горжусь, что получила мужа благодаря своим собственным усилиям. Кузина Джорджиана хотела помочь мне выйти замуж за Эдварда Бэка.

— Эдвард Бэк стоит двадцать тысяч долларов и у него самый лучший дом между Дирвудом и Порт Лоуренсом, — сказал дядя Бенджамин.

— Звучит прекрасно, — с издевкой в голосе сказала Валенси, — но не выдерживает, — она щелкнула пальцами, — сравнения с объятиями рук Барни и его щекой, прижавшейся к моей.

— О, Досс! — воскликнула кузина Стиклз.

Кузина Сара воскликнула:

— О, Досс!

Тетя Веллингтон сказала:

— Валенси, тебе не следует быть столь нескромной.

— Почему, разве неприлично любить, когда тебя обнимает муж? Напротив, неприлично, если это не нравится.

— Ждать от нее приличий? — саркастически спросил дядя Джеймс. — Она навсегда отрезала себя от всяких приличий. Она нашла свою яму. Пусть там и лежит.

— Спасибо, — с признательностью ответила Валенси. — Как вам нравится роль Торквемады[18]! А теперь я и правда должна идти. Мама, можно мне забрать три шерстяные подушки, что я сшила в прошлую зиму?

— Бери их, забирай все! — сказала миссис Фредерик.

Нет, я не хочу все, совсем немного. Не хочу захламлять свой Голубой замок. Только подушки. Я заеду за ними на днях, когда мы будем проезжать на машине.

Валенси встала и направилась к двери. Там она обернулась. Ей было так жаль их всех. У них не было Голубого замка в сиреневой глуши Мистависа.

— Все ваши невзгоды оттого, что вы мало смеетесь, — сказала она.

— Досс, дорогая, — возопила кузина Джорджиана, — когда-нибудь ты узнаешь, что кровь гуще воды.

— Разумеется. Но кому нужна густая вода? — парировала Валенси. — Мы хотим, чтобы вода была жидкой, сверкающей, кристально-чистой.

Кузина Стиклз застонала.

Валенси не пригласила их к себе — она боялась, что они явятся из любопытства. Но она спросила:

— Мама, вы не против, если я буду заходить время от времени?

— Мой дом всегда открыт для тебя, — скорбно возвестила миссис Фредерик.

— Ты не должна признавать ее, — сурово сказал дядя Джеймс, когда за Валенси закрылась дверь.

— Я не могу забыть, что я мать, — возразила миссис Фредерик. — Моя бедная, несчастная девочка!

— Осмелюсь сказать, что это венчание незаконно, — уверенно объявил дядя Джеймс. — Вероятно, он уже был женат раз шесть. Но я снимаю с себя ответственность. Я сделал все, что мог. Думаю, вы согласитесь с этим. С этого момента, — дядя Джеймс вложил в голос весь пафос, на какой был способен, — Валенси мертва для меня.

— Миссис Барни Снейт, — произнесла кузина Джорджиана, словно пытаясь услышать, как это звучит.

— Без сомнения, у него пара десятков кличек, — сказал дядя Бенджамин. — На мой взгляд, этот человек наполовину индеец. Не сомневаюсь, что они живут в вигваме.

— Если он женился под именем Снейт, и это не его настоящее имя, не значит ли, что брак не имеет законной силы? — с надеждой спросила кузина Стиклз.

Дядя Джеймс покачал головой.

— Нет, женится человек, а не его имя.

— Вы знаете, — сказала кузина Глэдис, которая пришла в себя и вернулась, но все еще дрожа, — У меня было отчетливое предчувствие на обеде на серебряной свадьбе Герберта. Я все время вспоминала об этом. Когда она защищала Снейта. Вы все, конечно, помните. Это снизошло на меня, как откровение. Я сказала об этом Дэвиду, когда мы возвращались домой.

— Что… что, — потребовала у космоса тетя Веллингтон, — что снизошло на Валенси? Валенси!

Космос промолчал, в отличие от дяди Джеймса.

— Помните, недавно что-то говорили о раздвоениях личности? Я не очень-то согласен со всеми этими новоиспеченными теориями, но в этом, возможно, что-то есть. Согласуется с ее необъяснимым поведением.

— Валенси так любит грибы, — вздохнула кузина Джорджиана. — Боюсь, она отравится, наевшись по ошибке поганок, что растут в чащобе.

— Есть вещи похуже смерти, — сказал дядя Джеймс, уверенный, что эта мысль озвучена им впервые на свете.

— Никогда такого не бывало! — прохныкала кузина Стиклз.

Валенси, торопясь по пыльной дороге к прохладному Миставису и своему сиреневому острову, уже забыла о них — также, как и о том, что может упасть замертво в любой миг, если будет очень спешить.

Прошло лето. Члены семейства Стирлингов по молчаливому согласию, за незначительным исключением в лице кузины Джорджианы, последовали примеру дяди Джеймса и сделали вид, что Валенси нет в живых. Но, справедливости ради, надо заметить, что Валенси заимела нервирующую, свойственную призракам, привычку к воскрешениям, проносясь с Барни через Дирвуд в сторону Порта на этой их неописуемой машине. Валенси без шляпки, с сияющими глазами. Барни без шляпы, курящий свою трубку. Но чисто выбритый. Теперь он всегда был выбрит, если кто-то из Стирлингов мог это заметить. Валенси и Барни даже имели наглость заходить в лавку дяди Бенджамина, чтобы сделать покупки. Дважды он не замечал их. Разве Валенси не была одной из умерших? В то время как Снейт вообще никогда не существовал. Но на третий раз дядя Бенджамин сказал Барни, что тот — негодяй, которого следует повесить за соблазнение и отторжение от дома и друзей несчастной слабоумной девушки.

Прямая бровь Барни поползла вверх.

— Я сделал ее счастливой, — спокойно ответил он. — Она была несчастна среди своих друзей. Вот так-то.

Дядя Джеймс уставился на него. Ему никогда не приходило в голову, что женщин нужно или должно «делать счастливыми».

— Ты… ты щенок! — воскликнул он.

— Отчего так неоригинально? — весело спросил Барни. — Любой мог бы назвать меня щенком. Почему бы не придумать что-то более веское от Стирлингов? Я не щенок. На самом деле, я — пес среднего возраста. Тридцати пяти лет, если вам интересно знать.

Дядя Бенджамин тотчас вспомнил, что Валенси нет в живых. И повернулся к Барни спиной.