— Чего тебе? — спросила Настя.

— Настенька, — сказал Танич, — пожалуйста, позаботься об этой девочке. У нее сегодня день рождения.

— А что с ней? — тихо спросила Настя, глядя на поникшую Дианочку.

— Ее сильно обидели, — сказал Танич, — и теперь ей нужна твоя помощь.

Настя вздрогнула и обняла девочку.

Электрик буркнул:

— Чего уж…

Танич не знал, что еще сказать. Настя повела девочку в ванную, чтоб она приняла горячий душ и переоделась в чистую одежду.

Электрик пожал Таничу руку:

— Ты это… прости, что так вышло.

— Порядок, — сказал Танич.

— Как твой палец?

— Зажил давно. А как твой нос?

Электрик засмеялся:

— Перегородка сместилась… но ничего страшного…

Танич промолча л.

— А что с девочкой? — спросил электрик. — Если надо, я это… у меня брат в полиции, можем подсобить… можно и без полиции, уроем кого надо, ты только скажи…

— Спрячьте ее, — сказал Танич, — она хороший ребенок, но ей сильно досталось от одного страшного человека.

— Ты же знаешь, мы не обидим… — пробормотал электрик.

— Я вернусь за ней через несколько дней, — соврал Танич и по широкой лестнице пошел вниз.

На втором этаже немолодой человек во френче воровал лампочку. Он замер, увидев Танича, и жалко улыбнулся. Потом нахмурился и заорал: ты кто такой, шантрапа, почему вместо работы таскаешься по чужим подъездам?! Он кричал на Танича, крепко сжимая выкрученную лампочку в руке, а Танич улыбался, потому что был рад, что Дианочка попала к хорошим людям.

Ветер тащил над дорогой холодную пыль. Грязные кроссовки проваливались в рыхлый снег. Школьники спешили домой, снежки летали в воздухе, какая-то девочка-второклассница спряталась за дверью школы: она боялась, что мальчишки ее намылят. Танич взял девочку за руку, чтоб защитить ребенка от нападок злых мальчишек. Молодая учительница улыбнулась Таничу — наверно, решила, что он родственник испуганной девочки. Танич подумал, что мог бы легко увести девочку в лесополосу, но не стал этого делать. Он проводил маленькую второклассницу до ее подъезда и отпустил. Мороз крепчал. Танич забрался на холм, откуда было видно весь город: дом, где он когда-то жил с мамой, железнодорожную станцию, фабрику, школу, похожую на перевернутый спичечный коробок, кладбище. Поразмыслив, Танич решил пойти на кладбище. Засыпанное снегом, кладбище выглядело, как сказочный город гномов. Стояла тишина, только из покосившегося домика кладбищенского сторожа дядь Клепы доносился бодрый голос радио. Дверца домика приоткрылась. Дядь Клепа высунул красную голову, поросшую седым пухом, и, подслеповато моргая, уставился на Танича; моргал, моргал, наконец узнал.

— А, это ты… а я думаю, кто это тут шляется по такой погоде. Бухарики, думаю, шляются или наркоши, а это ты… Мать пришел проведать?

— Сегодня я пришел проведать друга, — сказал Танич, стесняясь признаться, что не помнит его имени. — Того, который с лестницы свалился. Помнишь?

— С лестницы, ясно… — Дядь Клепа замолчал, странно на него поглядывая.

Танич ждал.

— Не знаешь, где он похоронен? Ну, понятное дело, откуда тебе, я-то знаю, а тебе откуда знать… Ладно, давай покажу его могилу, пошли покажу, — сказал дядь Клепа, с трудом выворачивая жилистое тело наружу.

В жидких усишках дядь Клепы застряла квашеная капуста, изо рта у него пахло самогоном и луком. Почерневшие от сажи руки крепко сжимали лопату. Он пошел вперед, ловко обходя препятствия, а Танич последовал за ним. Они шли долго и молча, хлопья снега падали им на непокрытые головы. Дядь Клепа постукивал ручкой лопаты по оградкам, словно извиняясь перед мертвецами за вторжение. Где-то рядом кричали вороны, но Танич никак не мог их разглядеть. Красное солнце стыло в молоке неба. Холодные ветки стегали по лицу. Пришли, глухо сказал дядь Клепа и посторонился. Танич шагнул вперед, к маленькой одинокой могиле, на которой лежали два завядших тюльпана, покрытые инеем как серебром. Лена Волкова, прочел он на сером надгробье, спи покойно, святое дитя. Дядь Клепа за его спиной издал ртом странный всасывающий звук. Это не та, сказал Танич, это чужая могила. Тут же он почувствовал боль в спине и упал на живот. Перевернувшись, он увидел дядь Клепу, который замахнулся лопатой для второго, смертельного, удара.

— Ты чего? — прохрипел Танич, выплевывая снег. — С дуба рухнул?

От боли в спине ему не хотелось двигаться, но он всё равно двигался и даже произносил разбитыми губами слова, будто они могли что-то значить в этой снежной глуши, когда вокруг пустота, а над головой нависла лопата.

— Это могила моей внучки, — прорычал дядь Клепа, облизывая горячие губы. — Ты ее, собака, убил в лесополосе.

Танич вспомнил, что и впрямь убил Лену Волкову, которая после смерти родителей жила с дедом на кладбище. Спивающийся дед поил за компанию и внучку, и она не ходила в школу, потому что учителя не желали учить пьяную девочку; вместо постылой учебы Лена курила бычки на заброшенной стройке среди бетонных плит и крыла матом проходящих мимо мужчин; мужчинам нравилось, что их материт подрастающее на стройке дитя, и они давали Лене мелочь, чтоб она могла купить себе еще водки, а Лена в благодарность целовала их в губы, горячо и совсем не по-детски. Она и Танича однажды поцеловала своим бесстыдным ртом, и он едва не заплакал от жалости, почувствовав вкус алкоголя на детских губах. В тот же вечер он подловил Лену Волкову возле стройки и отвел в лесополосу. Она не кричала, не плакала, хотя сразу всё поняла; она улыбнулась Таничу и наклонила голову, чтоб ему было удобнее бить камнем, ее руки и ноги находились в постоянном движении, она не могла долго стоять на месте и бубнила своим сиплым голосом: «Дядя Танич, давай скорее, убегу ведь, ну же, бей со всей дури, раз — и готово, а то убегу, скорее, ну что ты стоишь, как целка мнешься». Танич ударил ее по затылку. Она упала и умерла. Танич не стал ее тогда есть, оставил лежать в снегу, и девочку нашли через пару дней.

— Как ты узнал? — прохрипел Танич.

А дядь Клепа вовсе не знал, что именно Танич убил его внучку. До Танича он приводил на это место двоих и каждого бил лопатой до смерти, потому что от горя и пьянства сошел с ума и считал, что все жители города повинны в смерти Лены Волковой и его ужасной жизни. Услышав от Танича признание, дядь Клепа вздрогнул от неожиданности и уронил лопату. Изо рта у него вырвался сиплый звук. Танич, превозмогая боль в спине, встал и схватил лопату. Дядь Клепа попятился. Танич внимательно разглядывал некрасивое лицо старика: дрожащие губы, впалые щеки и раздувающиеся ноздри — правая порвана в далеком детстве.

— Пощади, — прохрипел дядь Клепа. — Я ж не знал… если б я знал, то понятно, но я ж не знал… — Он упал на колени. — Пощади, Христом богом молю, господи, пощади.

— А как же твоя внучка? — тихо спросил Танич.