Уронив голову на руки, он прислушался к разговору, который вели мальчик и Ууламетс. Старик рассказывал о заклинаниях и колдовстве, о том, как он узнал, что сможет вернуть свою дочь назад, если ему удастся отыскать нужное дерево.

А мальчик стоял подле него и выслушивал все это.

Тот самый мальчик, который считал самого себя колдуном, сейчас внимательно слушал старика и даже отвечал на его вопросы. «Какой она показалась тебе?» спрашивал старик.

А Саша отвечал: «Словно что-то легкое и почти прозрачное, похожее на белое облако. А вы не смогли разглядеть ее, господин?"

Старик ответил после небольшой паузы: «Нет».

Тогда мальчик тут же задал следующий вопрос: «Как вы узнали, где следует ее искать?"

В этот момент до Петра донеслись характерные звуки наполняемой чашки, и ответ старика: «Сам не знаю. Но моя дочь не согласилась бы так легко расстаться с жизнью. Предрасположенность…"

В этот момент чашка стукнула о стол.

«Предрасположенность ее матери и моя способность помогли мне…", сказал Ууламетс, резко обрывая разговор. «Иди спать, малый…"

Чашка явно подвергалась опасности. Саша осторожно забрал ее из ослабевших пальцев Петра и поставил на полку, а Петр даже не дернулся. Старик по-прежнему был занят книгой, Петр спал, и Саша посчитал, что это было хорошо: Петр определенно не имел никакого понятия о происходящем. Этот факт никоим образом не позорил его, и это Саша тоже понимал. Ведь если человек был слеп и глух по отношению к некоторым вещам всю свою жизнь, и затем у него, как скажем у Петра, под ногами оказывался кто-то еще, то, как Саша уже давно представлял себе, он мог насмехаться над ним и разыгрывать его именно так, как делал это Петр, когда с кажущимся безрассудством проносился на коне под аркой ворот «Петушка», там где была укреплена вывеска, но внешне это выглядело лишь простой случайностью. И Петр, в отличие от других окружавших его людей, знал гораздо лучше, где следовало остановиться.

Вот приблизительно так Саша и воспринимал Петра, и сам при этом был весьма раздосадован присутствием этой девушки-призрака, которая, кроме всего, оказалась очень жестокой: все русалки всегда отличались редкой жестокостью, такова была их природа. Но пока… пока Петр был единственным из них, кто хотя бы мельком видел ее, и единственным, кто мог, Саша надеялся на это, иметь по крайней мере случай для объяснения с ней. Она же постоянно исчезала и устраивала свои проделки, на этот раз уже над бедным Петром, который провел всю свою жизнь в счастливой уверенности, что на дворе может быть только собака, а в подполе — только медведь, и что никакие желания Саши Мисарова не могут иметь над ним никакой силы.

Он же на самом деле хотел, чтобы Петр был в безопасности. Это единственное, о чем он разрешал себе думать, сидя рядом с ним у огня, прислушиваясь к тихому шелесту страниц книги, которую все еще читал старик, и чувствуя, что домовой в подвале дома был очень сильно обеспокоен и явно показывал, что он здесь является хозяином.

Он сам хотел иметь и покой и безопасность. Он не мог простить Ууламетсу, что тот пытался разыграть их, а главное, того, что старик не предупредил его именно тогда, когда предупреждение могло бы помочь. Он не мог простить и себя, за то что растерялся, когда следил за Петром, и забыл, что его желание могло иметь некоторую силу и против волшебства. Поэтому теперь он сидел, напрягая волю, и посылал внутренние желанья, которые заключали их с Петром безопасность, и делал это со всей силой, какую только имел. Он не хотел видеть русалку: он потерял к ней всякий интерес, был убежден в этом и старался поддерживать эту убежденность, насколько ему позволяли внутренние силы.

Спустя некоторое время он заметил, что домовой немного успокоился и теперь без всякой цели просто бродил по подвалу. Саша подумал, что это был хороший знак.

Он и не мог заставить себя думать по-другому.

Однако совершенно неожиданно у него появилось странное обостренное чувство настороженности, как будто откуда-то слева исходило что-то, и, к тому же он заметил, что уже сравнительно долго не слышно шелеста страниц: все это время Ууламетс, не отрываясь, смотрел на него.

Тогда он понял, что увлекшись, сделал огромную ошибку, фактически позволяя обнаружить свое занятие.

Ууламетс долго смотрел на него, и наконец согнул палец, подзывая его к себе. Саша отбросил одеяло, встал и подошел к столу с нарастающим ощущением опасности. Прямо под его ногами завозился домовой, так что сотрясались даже потолочные балки. Он подумал о том, что желал бы утихомирить его, прямо сейчас, около старика, и таким образом испытать себя в сравнении с сидевшим перед ним колдуном, но это была лишь мимолетная мысль, всю глупость которой он отчетливо понимал, как понимал и то, насколько глупо было сейчас вообще что-либо делать, кроме как оставаться благовоспитанным и уважительным, без малейшей попытки защитить себя, возможно за исключением лишь того случая, когда будет рушиться самая последняя надежда.

Итак, мальчик поклонился и взглянул на Ууламетса. Половицы на полу мягко заскрипели.

— Кто послал тебя? — как можно спокойней спросил его старик.

— Можете мне поверить, хозяин, нас никто не посылал. Только…

— Только что?

— Когда я был еще маленькой, мои родственники думали… — Он начал запинаться, и убрав руки за спину, сделал глубокий вдох, -… что я или колдун, или человек с дурным глазом, или что-то еще в этом роде. Но единственное, что сказали колдуны в Воджводе, так это то, что я родился в дурной день.

— Родился в дурной день… — Старик фыркнул и потянулся за своей чашкой. Сделав глоток, он помолчал, а Саша чувствовал, как у него останавливается сердце и прерывается дыхание. Он еще некоторое время боролся с головокружением, когда старик продолжил: — Они были просто дураки.

Саша не знал, что ответить на замечание Ууламетса. Его первым предположением было то, что старик считал их дураками из-за ошибки, но отнюдь не из-за того, что им не удалось утопить его еще при рождении. Он надеялся, что его теперешний хозяин, Ууламетс, не имеет большой склонности к тому, чтобы исправить их возможную ошибку, если дело было только в ней. И он, сдерживая дыханье, даже надеялся на то, что Ууламетс, может быть, скажет ему кое-что более приятное о нем самом, чем любой из колдунов в Воджводе.

— Как же ты забрел в такую даль, — спросил старик, — если ты никого не убивал?

Ему показалось, будто Ууламетс воздействовал на него, пытаясь уже второй раз остановить его сердце. Во всяком случае он чувствовал себя именно так. Он чувствовал, что задыхается, но все же проговорил:

— Я сам не знаю, господин. Я старался не думать об этом.

— И как же ты это делал, как ты пытался? Объясни мне.

— Я пытался не думать ни о чем, что могло бы повредить нам в дороге.

— Кто научил тебя этому?

— Да просто я учился этому всякий раз, когда дела шли достаточно плохо, и после каждого такого случая я знал, как следует поступать, чтобы в следующий раз было лучше. Я просто знаю, как сделать, чтобы было лучше. Ууламетс поднял бровь и некоторое время смотрел на него, пока его рот не скривился в отвратительной усмешке.