О политике российский император предпочитал рассуждать с принцем Альбертом и премьер-министром, но Викторию не раздражало, что беседы ведутся поверх ее головы. Хотя в Англии Николай снискал репутацию жестокого тирана, Виктория была заинтригована гостем. Высокие и статные мужчины, окруженные ореолом суровости, никогда не оставляли ее равнодушной. А его привычка спать на соломе, которую он потребовал даже в Виндзоре, добавляла императору экзотического шарма.

«Его визит – событие, очень лестное для нас всех. Он производит огромное впечатление: по-прежнему красив и обладает прекрасным профилем… Вежлив в высшей степени, иногда настолько, что меня это настораживает, ведь он неустанно проявляет ко мне внимание. Однако смотрит он с таким грозным выражением, какого я еще ни у кого не видела»[102], – писала Виктория, исподволь любуясь гостем.

Подумать только, ведь в свое время его сын Александр оказывал ей знаки внимания. Повернись история иначе, Николай мог бы стать ее свекром!

Вопреки всему, что она о нем слышала, королева сочла манеры гостям простыми и приятными. «Император много хвалил моего Альберта. “Невозможно представить себе мужчину красивее его, он благороден и держится с таким достоинством”, – говорил император. Он рассмешил нас с королем Саксонии, сказав, что… чувствует себя неловко во фраке, к которому совсем не привык. Ношение военного мундира вошло в его привычку, и без него он ощущает себя как без кожи»[103]. Император был доволен, что во время смотра войск 5 июня и парадного обеда в Букингемском дворце ему уже не требовалось стеснять себя фраком.

Вслед за царем Англию вознамерился посетить Луи-Филипп. Визит Луи-Филиппа тоже стал знаковым событием. Последним французским королем, ступившим на берег Англии, был Иоанн Добрый, которого привезли как пленника после битвы при Пуатье в далеком 1356 году. Приглашение от королевы польстило самолюбию непопулярного монарха, а заодно и доказало французам, что хотя бы где-то их короля уважают.

Мария-Амелия заранее проинструктировала Викторию, как правильно обращаться с Луи-Филиппом. Пусть не позволяет ему слишком быстро скакать в седле, а за обедом следит, чтобы он не объедался. Семейственность Бурбонов в который раз умилила Викторию. Король-лавочник и королева среднего класса – разве они могли не подружиться?

В Виндзоре королю выделили те же самые покои, в которых ранее проживал его соперник, император Николай. Изо дня в день перед глазами маячила огромная малахитовая ваза – подарок щедрого царя. Луи-Филипп тоже не ударил в грязь лицом и преподнес королеве копию шарабана, в котором ее возили любоваться видами Нормандии (по словам леди Каннинг, эта неуклюжая повозка едва не перевернулась).

Но главный подарок Луи-Филипп преподнес Виктории на словах, сказав: «принц Альберт для меня – это король». Виктория была сражена наповал. Таких комплиментов от британцев ждать не приходилось. Скорее уж они сочинили бы о принце очередную скабрезную балладу или издали трактат «В чем причины непопулярности принца Альберта?».

После пиршеств Виктория наградила Луи-Филиппа орденом Подвязки, а делегация от мэра Лондона поприветствовала его торжественной речью.

На все приветствия Луи-Филипп отвечал на чистом английском, ведь недаром он почти четырнадцать лет прожил в Англии. Он не забыл посетить городок Твикенхэм, где прошли эти благословенные годы. Но Англия стала для Луи-Филиппа заколдованным местом, куда ему пришлось вернуться вновь – и опять в качестве изгнанника.

После переворота 1848 года король вместе с семьей бежал из Франции, в спешке и с пустыми руками. Англия открывала двери перед политическими беженцами от Маркса до Герцена, и свергнутый правитель тоже мог рассчитывать на стол и кров.

Виктория была на сносях, но тем не менее приехала ободрить старых друзей. Она сразу же приняла решение, что будет обеспечивать французов из своей личной казны, дабы они ни в чем не знали нужды. А бережливый Альберт собрал для них поношенную одежду своих отпрысков – в большой семье ничего лишним не будет. Беглецов разместили в имении Клэрмонт, где Луи-Филипп скончался в 1850 году. Когда политический климат Франции в который раз изменился, его дети смогли вернуться на родину.

* * *

Летом 1845 года поездки Виктории и Альберта возобновились. Первым пунктом в программе был Брюссель, где их заждался дядя, а затем Бонн. Этот город не являлся туристической достопримечательностью, но Виктории был интересен любой город, так или иначе связанный с именем мужа. И уж тем более его альма-матер. Королева осмотрела университет и домик, где ее ангел когда-то снимал комнату.

Приобщившись к студенческой жизни, супруги поехали в Пруссию, где их ожидало первое разочарование. Прием, оказанный им при прусском дворе, не шел ни в какое сравнение с пикниками в шато д’Э. Прусский король держался с молодой коллегой грубо и даже не думал оказывать принцу Альберту должные почести (напротив, французы обращались с ним почтительно, всячески подчеркивая его высокий статус). Язвительный Гревилл записал, что Виктория и сама произвела неблагоприятное впечатление на немцев своей напористостью и отсутствием такта.

Раздражение развеялось, лишь когда супруги прибыли в Кобург. Супруги милостиво махали, отвечая на приветствия крестьян, и принимали букетики цветов у детишек в живописных народных костюмах. В замке Розенау сердце Виктории забилось чаще. Она так любила мужа, что переносила свою любовь на все, что его окружало. Если Альберту так дорог Розенау, замок должен стать и ее вторым домом.

«Не могу описать все те чувства, которые я питаю к нашей милой Германии. В Розенау эти чувства настигли меня: что-то, что берет за душу и от чего хочется плакать. Ни в одном другом месте я не испытывала такого созерцательного удовольствия и умиротворения»[104], – делилась она с Леопольдом.

Пиетет, который Виктория питала к Германии, отражался на ее политических воззрениях. При любой возможности она отстаивала интересы немецких родичей. Как только подвернулась возможность, Виктория и Альберт связали Великобританию и Пруссию династическим союзом. Но англичане не привыкли взирать на Германию как на колыбель цивилизации. Ту же леди Каннинг визит в Кобург впечатлил ничуть не больше, чем отдых в летней резиденции Луи-Филиппа, где было грязно и взвизгивал рожок.

Английская леди была возмущена любимым развлечением кобургской знати – массовой охотой на оленей. Егеря гнали обезумевших от страха зверей прямо к стрелкам, и те убивали оленей десятками. Воздух сотрясался от выстрелов и рева животных, которые долго умирали от мучительных ран. Да это же бойня, а не спорт!

«Ничто не может сравниться с той волной возмущения среди представителей всех сословий, которую вызвало сообщение о жестокой и бессмысленной бойне оленей, устроенной Альбертом при поддержке королевы, – высказался за всех Гревилл. – Большинство газет осудило ее действия, хотя были и такие, что предпринимали неуклюжие (и лживые) попытки убедить своих читателей, будто королева была возмущена и раздосадована произошедшим. Ничего подобного, да никто и не заставлял ее смотреть на охоту. Правда же заключается в том, что ее чувства грубы и хотя от природы она не отличается злобным нравом, а скорее даже наоборот, но ей тем не менее присущи жестокость, эгоизм и упрямство»[105].