– В общем, так, – решил я. – Самолет отодвигаем на потом. Первым снимаем гончаровский сюжет.

Отснимем – и Гончарова пока что можно будет удалить со сцены. А там посмотрим.

– Ты злой, Илья, – вздохнула Светлана.

– Просто я не люблю идиотов.

– Он не идиот. Просто не такой, как все.

– Твоя последняя фраза – это и есть классическое определение идиота.

Они, наверное, еще долго препирались бы, если бы перед нашим столиком вдруг не нарисовался Гена Огольцов.

– О! – сказал Гена. – Вот вас-то я рад видеть!

У нас радости было поменьше, но четвертый стул оставался свободным, и потому избежать Гениного общества не представлялось возможным. Огольцов опустился на стул и махнул рукой куда-то себе за спину:

– Я сижу там, у сцены. Оттуда девчонок лучше видно.

Он хихикнул, и я понял, что Гена уже нетрезв, хорошо успел набраться. Наверное, давно сидит в «Какаду». Демин сердито вздыхал и топорщил усы.

– Да, – сказал Огольцов. – Жизнь – штука такая. – Сделал неопределенный жест рукой. – Несправедливости много.

– Давай лучше о бабах. – Это сказал Демин. – Без философии! А?

Огольцов посмотрел на него долгим взглядом.

– Мужики! – сказал он с надрывом. – Я знал, что так будет, что вы меня будете держать за козла, но я ведь ни при чем!

Все-таки Демин прав – уж лучше о бабах, чем слушать пьяные признания в любви.

– Я же за вас, мужики! Я сражался!

На Генином лице была маска страдания. Даже слезы выступили.

– Скажи-ка, – попросил я. – А вот если бы мы с Боголюбовым договорились…

Гена замер и воззрился на меня.

– Не было бы таких проблем, да?

Гена задумался.

– Не знаю, – признался он после долгой паузы. – Не могу отвечать за других.

– А если поразмышлять?

– Ну, если только поразмышлять. – Огольцов в задумчивости потер переносицу. – Внутри своего пакета Боголюбов, наверное, мог бы поставить вас в прайм-тайм. Хорошие программы у него есть, но такой по-настоящему сильной, как ваша, нет. И он, мне кажется, это понимает.

– Значит, все дело только в нашей неуступчивости?

– Разве я такое говорил?

– А если поразмышлять? – опять предложил я.

В ответ Гена протестующе замахал руками.

– Только не надо во всем видеть заговор!

Я понимал, почему он так возбудился. Если заговор, то тогда и он, Огольцов, заговорщик. А он заговорщиком быть не хотел, он хотел быть нашим другом.

– Вы должны понять, – сказал Гена, – что есть вещи объективные. Да, образовался телевизионный монстр, боголюбовская компания, и рядом с этим монстром всем, кто помельче, очень и очень неуютно.

– Этот монстр скоро всех передавит, – с мрачным видом напророчествовал Дёмин.

– Не всех, конечно, – пожал плечами Огольцов. – Какая-то мелочевка останется.

Мелочевка – это он хорошо сказал. Крупняк и середнячков слопают, а мелочевку оставят – чтобы показать, что конкуренция все же имеет место быть, и еще чтобы затыкать дыры в эфире. Например, по ночам, как в нашем случае.

– И тебя Боголюбов съест! – мстительно сказал Гене Демин.

– Подавится.

Конечно, не съест, тут я был с Геной согласен. Он человек осторожный, не нам чета, и на рожон никогда не лезет.

– Как думаешь, чем все закончится? – спросил я у него.

– В смысле?

– Получится у нас Боголюбову противостоять?

– Тебе какой нужен ответ: обнадеживающий или честный?

Понятно.

– Туг вот какая штука, – с хорошо прочитываемым сочувствием в голосе сказал Огольцов. – Боголюбов прет как танк и в конце концов подомнет всех. – Сделал выразительную паузу. – Кроме тех, кто успеет вскочить на броню.

Это не было для меня откровением. Тот, кто поддастся боголюбовскому нажиму, уцелеет. Все остальные постепенно повымрут. Как в нашем случае.

– Вот так-то, – заключил Огольцов и обвел нас печальным взглядом.

И опять Демин сердито встопорщил усы.

– А этот-то ваш где? Который с вами все время? – обнаружил отсутствие Гончарова Огольцов.

Я неопределенно махнул рукой, и этот жест можно было понимать как угодно.

– Я все хотел спросить, – сказал Гена. – Он кто?

Я даже не успел рта раскрыть, а Демин уже мрачно изрек:

– О-о, это серьезный человек. Очень серьезный. От него кому хочешь жарко станет, хоть тебе, хоть даже Боголюбову.

Огольцов недоверчиво воззрился на Илью.

– Точно, точно, – подтвердил тот. – Он все взял в свои руки, и мы уже и пикнуть не смеем.

Гена посмотрел на меня. Я с серьезным видом кивнул, давая понять, что так оно и есть на самом деле.

– Ну-ну, – пробормотал Огольцов.

Не мог понять, разыгрываем мы его или говорим серьезно.

На сцену тем временем выскочили две девчонки. Представление начиналось.

– Тебе пора, – сказал Огольцову Илья.

Гена сделал вид, что не обиделся. Поднялся, сцепил руки над головой.

– Я с вами, ребята!

– Давай, давай! – махнул рукой бесцеремонный Демин. – Спеши, последний трамвай уходит.

Гена пошел прочь, неуверенно лавируя между столиками.

– Сволочь порядочная, – сказал Илья. – Боголюбов с ним легко договорится. Если уже не договорился.

В собеседники Гончарову мы подобрали его бывшего соседа по дому. Они прожили на одной лестничной площадке почти два десятка лет, потом, при сносе дома, их семьи разъехались, и они уже больше не встречались – до этого самого дня, когда Гончаров пригласил своего бывшего товарища по юношеским забавам в небольшой, на несколько столиков, ресторан. Это было полуподвальное помещение в одном из переулков в центре Москвы. Чтобы выйти к нему от метро, гончаровскому приятелю пришлось поплутать, и он опоздал минут на двадцать. Увидел вывеску, попытался войти, но был остановлен неприветливым типом в распахнутой кожанке. «Типом» был Демин.

– Спецобслуживание, – сказал Демин, глядя сквозь гончаровского гостя. – Закрыто.

– У меня здесь встреча… Мы договаривались…

– Закрыто, – равнодушно повторил Демин.

Гость явно не был готов к такому обороту дела и собирался уйти, но снизу, от дверей, к нему уже поднимался Гончаров. Сергей Андреевич шел, широко распахнув для объятий руки, и приговаривал:

– Степа! Степушка! Ну наконец-то!