Сонливость Томаса как рукой сняло, и он почувствовал несказанное облегчение. Даже удивительно, до чего он был рад слышать принесённую Чаком весть. Но следующие слова мальчика омрачили его радость.

— У него как раз началось Превращение.

И словно в подтверждение его слов, из соседней комнаты донёсся леденящий душу вопль.

Томас долго и напряжённо размышлял об Алби. Спасти ему жизнь, вернуть домой после ночи в Лабиринте казалось большой победой. Но стоила ли на самом деле игра свеч? Ведь теперь парню приходится так туго! Он выносит кошмарную боль, проходя через то же, через что прошёл Бен. А что, если он станет таким же психом ненормальным? Было от чего забеспокоиться!

На Приют опустились сумерки, а крики Алби не прекращались. От них сотрясались стены Берлоги, от них было не спрятаться, ужасные звуки не давали никакого покою. Наконец, Томас уговорил Медяков отпустить его с миром — пусть он измождён, изранен, забинтован с ног до головы, но выносить пронзительные, полные невыносимой муки вопли их лидера он просто больше был не в состоянии. Томас просил Ньюта допустить его к человеку, ради которого рисковал жизнью, но тот отказал наотрез, заявив: «Будет только хуже». Спорить было бесполезно.

К тому же Томас слишком устал для споров. Несмотря на несколько часов сна он по-прежнему чувствовал себя выжатым, как лимон. Не в состоянии чем-либо заняться, остаток дня он провёл на скамье на опушке Жмуриков, в глубокой депрессии. Душевный подъём, вызванный удачным возвращением из Лабиринта, быстро уступил место горестным раздумьям о его нынешней жизни в Приюте. Каждая мышца ныла, на нём не было живого места от синяков и ссадин, но даже это ни в какое сравнение не шло с эмоциональной встряской, которую ему пришлось пережить минувшей ночью. Ужасная действительность навалилась на него тяжким грузом. Юноша чувствовал себя как раковый больной, которому сообщили смертельный диагноз.

«И как кто-то может при таких обстоятельствах радоваться жизни? — размышлял он. А потом ему пришло в голову: «Какой же злобной сволочью надо быть, чтобы учинить над нами такое?!» Он как никто другой понимал теперь страстное желание приютелей вырваться из Лабиринта. Речь шла не только о побеге. Впервые за всё время он ощутил дикую жажду расквитаться с теми, кто заслал его сюда.

Но такие мысли лишь возвращали его в состояние безысходности, в которое он и раньше уже впадал неоднократно. Если Ньют и другие не в сумели раскусить Лабиринт за два года исследований, то, по всей вероятности, дело обстоит так, что никакого решения вовсе не существует! То, что приютели не сдавались, очень красноречиво говорило о душевных качествах этих людей.

А теперь и он стал полноправным членом их маленького общества.

«Такова теперь моя жизнь, — размышлял он, — в гигантском лабиринте, в окружении чудовищ». Его наполнял смертельный яд горечи. Вопли Алби, немного ослабленные расстоянием, однако хорошо различимые, ещё больше растравляли душу. Он вынужден был зажать уши руками.

Наконец, наступил вечер, солнце пошло на закат, и раздался знакомый грохот закрывающихся на ночь Дверей. Томас не помнил что происходило с ним до того момента, как он очнулся в Ящике, но был уверен: он только что прожил худшие сутки своей жизни.

Вскоре после наступления темноты Чак принёс ему ужин и большой стакан воды.

— Спасибо, — сказал Томас и почувствовал прилив теплоты и признательности к мальчику. Со всей быстротой, на которую были способны его ноющие руки, он подхватил на вилку макароны с мясом и набил полный рот. — Как же мне этого не хватало! — промямлил он, сделал гигантский глоток воды и снова кинулся в атаку на еду. Он даже не догадывался, до чего был голоден, пока не начал есть.

— Ну ты и жрёшь, смотреть противно, — фыркнул Чак, устраиваясь рядом на скамейке. — Ну прямо оголодавший свин, уминающий свой плюк.

— Гы-гы, как смешно, — с налётом сарказма в голосе отозвался Томас. — Пошёл бы повеселил гриверов, то-то бы они обхохотались.

На мордашке Чака промелькнуло выражение обиды, и Томас действительно почувствовал себя свиньёй, но лицо мальчика почти тотчас разгладилось.

— Да, спасибо, напомнил — о тебе теперь разговоры на всю деревню.

Томас выпрямился, не совсем уверенный, как ему к этому отнестись.

— Это ещё что за чушь?

— А, ну да, сейчас, дай подумать. Во-первых, ты попёрся в Лабиринт несмотря на запрет, да ещё и на ночь глядя. Потом тебе стукнуло в голову превратиться в человеко-обезьяну, и ты пошёл прыгать по лианам и развешивать людей на стенках. Дальше. Ты стал первым, кто провёл целую ночь за пределами Приюта и остался в живых. И напоследок угрохал четверых гриверов. Подумаешь, невидаль. Вот не могу понять, с чего бы это нашим кумушкам трепать языками.

Томас преисполнился было гордости, но она быстро увяла; юноше даже стало немного стыдно за только что испытанную радость: Алби был прикован к постели и кричал от невыносимой боли. Кто знает, может, вожак сейчас жалел, что остался жив.

— Заманить их и отправить с Обрыва была идея Минхо, а не моя.

— А он другое утверждает. Говорит, видел, как ты проделал фокус «выжди-и-увильни», и тоже решил им воспользоваться — у Обрыва.

— Фокус «выжди-и-увильни»? — переспросил Томас, закатив глаза. — Тоже мне фокус. Да его любой идиот смог бы проделать.

— Ой, вот только не надо скромничать! То, что ты провернул — просто невероятно. Вы оба, ты и Минхо.

Но Томас в сердцах швырнул пустую тарелку на землю:

— Тогда почему мне так паршиво, Чак? Может, скажешь, а?

Томас всматривался в лицо Чака в поисках ответа, но, судя по всему, у мальчика его не было. Он лишь сцепил ладошки, наклонился, опершись локтями о коленки, и повесил голову. Потом чуть слышно прошептал:

— Потому же, почему нам всем паршиво.

Так, в молчании, они сидели несколько минут, когда к ним пришёл бледный, как смерть, Ньют. Парень уселся на землю перед ребятами. На нём лица не было от расстройства и тревоги. И всё равно — Томас был рад его появлению.

— Думаю, самое худшее позади, — проговорил Ньют. — Бедняга теперь продрыхнет дня два, а потом всё наладится. Ну, будет покрикивать время от времени.

Томас и вообразить не мог, насколько страшно было испытание, через которое проходил Алби. Правда, для него, Томаса, весь процесс Превращения оставался загадкой. Он повернулся к старшему товарищу, стараясь говорить как ни в чём не бывало:

— Ньют, что это такое — Превращение? Серьёзно, никак в толк не возьму.

Ответ Ньюта озадачил его.

— А ты думаешь, мы возьмём? — выпалил бывший Бегун, взметнув руки кверху и затем ударив ладонями по коленям. — Всё, что нам, на фиг, известно — это если гривер воткнёт в тебя свою долбаную иглу, то ты должен либо получить шприц грив-сыворотки, либо отдать концы. Если получишь сыворотку, то у тебя всё тело идёт вразнос, дрожишь, как в лихорадке, кожа вздувается и становится дурацкого зелёного цвета, а ещё весь облюёшься на фиг с ног до головы. Ну что, хватит с тебя объяснений, Томми?