Повстанцы стали преследовать тех, кто сотрудничал с русскими, а увещаниям российских властей противопоставляли свои воззвания. 5 июня 1724 года в Решт явился с отрезанным ухом купец Дарбыш Мамес и рассказал, что в двадцати верстах от города в деревне Белесабан был «принародно» избит, ограблен и едва избежал казни. Он и доставил такую «бунтовскую» прокламацию, переведенную на русский язык в канцелярии Левашова: «Старшие и редовые рященские и фуминские и кучеиспоганские. Ведайте вы, которые люди исполняют бригадира бека прихоти и ему служат и в деревнях к старостам ради объявления кто пойдет, и тому кара такая».

В сентябре Левашов вынужден был доложить, что «весьма все провинции и деревни бунтуют, и при них все дороги засекли, и приезд всем пресекли, и во многих местах собрание умножаетца». В ответ начались репрессии. Русские «партии» стали расправляться с пленными, «…некоторые повешены, а некоторые четвертованы, а иные на колья посажены и в розных местах несколько дворов бунтовщичьих созжено и разорено, в которых в стенах бойницы поделаны», — докладывал генерал Петру 5 октября 1724 года. Тем не менее, «кумуникации от Ряща до Перебазара и до новой крепости и от Катеринполя до Кескера с нуждою и з боем со- держатца», а подчиненные Левашова могут передвигаться по гилянским дорогам только отрядами не меньше ста человек.

В рапорте Матюшкину российский управитель признавал: «…домы свои оставя, в леса уходят, но и натуры здешних мест, рвы и коналы и беспутные уские дороги в том им помогают, а полкам беглецов сыскать невозможно. И зима по здешним теплым краям быть им в лесах не возбраняет — не так, как в других краях стужа из лесов выгоняет». «А особливо, по многим резоном как видно, под высокою державою его императорского величества быть весьма не желают и в том намерены состоять», — делал он неутешительный вывод.

На 1 октября 1724 года командующий располагал 13 515 здоровыми и 4651 больным солдатами и офицерами; количество выбывших из строя не восполнялось прибывшими 2800 новобранцами. С началом осенних штормов доставить подкрепление стало невозможно. Выступления же против русских начались и в других местах. 2 октября только что вернувшийся из Москвы в Астрахань Матюшкин доложил о трагедии, случившейся на Куре с высадившейся там командой из шестисот солдат и офицеров подполковника Зембулатова: 31 августа «наип сальянской из оных, зазвав к себе в гости реченного подполковника Зембулатова и с ним были капитан и два порутчика и подпорутчик, кондуктор да 15 человек салдат, которых всех порубили, потом напали на лагирь, где стояли салдаты против ево наипова двора на другой стороне Куры реки; и был бой, и видя их сильное неприятельское нападение, убравши из лагора на бусы, отошли от них отводом» и ушли в Баку. Сразу же после убийства русских офицеров и солдат в Сальяны вступил отряд, направленный Тахмаспом. Лазутчики, посланные бакинским комендантом в Сальяны, по возвращении сообщили, что шахские войска численностью в четыре тысячи человек под командованием бывшего дербентского султана Алхаса прибыли в город. Они слышали, что шах собирается отправить на помощь бакинскому Дергах Кули-беку отряд из пятисот человек во главе с сальянским наибом. Наиб Гуссейн-бек послал своих людей «засесть у нефтяных колодезей», чтоб не допустить туда русских.

Волнения начались и в городе. «Изменником» оказался выступивший в прошлом году за сдачу Баку русским юзбаши Дергах Кули-бек, который ранее разоблачил действия бывшего бакинского султана, ведшего переписку с Хаджи-Даудом. Полковник Остафьев, в сентябре 1724 года сменивший на посту бакинского коменданта бригадира Барятинского, сообщил, что Дергах Кули-бек 4 сентября тайно послал своего слугу в Баку — передать жителям, чтобы те покинули город семьями. В тот же день к Остафьеву пришли местные жители Гаджи Селим и Селим-хан, которые сообщили, что Дергах Кули прислал за людьми из-за «случившегося в Сальяне несчастья». Сам же Дергах Кули-бек 5 сентября писал Остафьеву, что он выехал из города по своим делам, а узнав о случившемся в Сальянах, решил, что его могут заподозрить в сговоре с сальянским наибом. Полковник Остафьев арестовал в Баку четырех офицеров-юзбаши, 258 служивых и торговых людей, подозреваемых в подготовке антирусского выступления. Недовольство бакинской знати было связано с ограничением их прав при комендантском управлении, а также с приказом отдать нефтяные колодцы на откуп в пользу русской казны (раньше местные правители значительную часть этих доходов оставляли себе).

Матюшкин дал полковнику Остафьеву указание: всех арестованных бакинцев, кроме индийских купцов, допросить «об умыслах их и из оных для страху над винными чинить экзекуцию, а дворы и пожитки переписав, запечатать, и старатца ево юзбашу Дергах Кули-бека самого поймать». Султанство в Баку было временно упразднено, и власть в городе и окрестных селениях полностью сосредоточилась в руках коменданта. Участник Персидского похода и взятия Баку майор Иоганн Гербер в своем описании новых российских провинций указал: «…в следующем 1724 году открылася конспирация сего Дерла Гули беки (Дергах Кули-бека. — И. К.) которой с Хаджи-Даудом согласился, чтоб ему к тому назначенному дню несколько войска из Шемахи к Баке прислать, которого помощию и с своими подчиненными кызылбашами он российский гарнизон вырубить хотел и с городом под турецкую власть поддаться. Как сие открылось, то он с тремя главнейшими спасся и в Шемаху уехал». Русский же гарнизон Баку страдал от отсутствия «конских кормов» и дров, используя в качестве топлива нефть.

Жители стали покидать город, «забрав жен и детей». Чем именно было вызвано возмущение, сказать трудно. Возможно, ему способствовали высылка в Астрахань бывшего султана и произведенное по указанию царя (данному в резолюциях на доклад М.А. Матюшкина от 29 мая 1724 года) сокращение числа бакинских «служивых людей» из местных «обывателей» с 300 до 100 человек и урезание их жалованья. Петр распорядился отправить бывшего султана на каторгу «в Рогорверк», то есть Рогервик (не в «Рогочевск», как ошибочно указано в публикации документа). Комендант, полковник Остафьев, принял решительные меры: 262 человека были «забраны под караул», и командующий приказал «из оных для страху над иными чинить экзекуцию, а дворы их и во оных пожитки, переписав, запечатать». Даже в лояльном Дербенте было неспокойно: армянский епископ Мартирос объявил Юнгеру, что, по его сведениям, уцмий, шамхал и Сурхай-хан договорились с наибом «собратца и вырубить руских и армян»; к счастью, эта информация не подтвердилась.

Тревожной оставалась и международная обстановка. Заключенный в Стамбуле договор обеспечил признание турками российских приобретений в Закавказье, но, в свою очередь, активизировал их стремление утвердиться в бывших иранских владениях. После провала попытки захватить Гянджой летом 1723 года новое наступление оказалось более удачным: в мае 1724 года турецкая армия вошла в город Хой в Южном Азербайджане, а в июне захватила упорно сопротивлявшийся Ереван. Правда, под Тебризом она потерпела поражение, но к осени все же заняла Нахичевань, Ордубад и область Борчалы.

Вахтанг VI окончательно проиграл борьбу за свое царство и вынужден был просить Петра предоставить ему убежище. 15 мая 1724 года император разрешил ему «ретироваться» в Россию. Кропотов начал «спасательную» операцию: посланная из крепости Святого Креста команда полковника Андрея Лицкина встретила покинувшего Грузию царя 17 августа «при терских вершинах близ снежных гор» Малой Кабарды. Свиту Вахтанга составляли 1185 человек: его семья, шесть епископов, 14 архимандритов, монахи, грузинские «бояре» и «шляхетство» и их слуги. Первоначально Петр как будто желал оставить Вахтанга в Эндери — очевидно, для привлечения под его знамена других выходцев из Армении и Грузии, но затем все же решил вовсе убрать его с Кавказа.