Стала знать многое про кухни народов мира, особенно пришлась по сердцу грузинская — объешься просто, если понять её и прочувствовать для себя. Неожиданно вдруг дошло до меня, что и в этом тоже имеется немалая гармония и красота, в наивысшем смысле, а не как на тарелке разложено. Ухватилась вдруг самая суть, про что мне Паша так долго вдалбливал. Что всё простое, скорее всего, и есть настоящее. И что всё красивое, скорее всего, есть простое. А там всё такое и есть, как будто простыми руками из простых вещей приготовлено, но при этом ни добавить, ни убавить ни в какую сторону вкуса и цвета. Взять лаваш, хлебушек грузинский, — мука с водой, круглый и плоский, больше ничего, а не оторвёшься от него, будешь мякость эту в себя насыщать и только брынзой овечьей прикусывать.

Плюс поют там, состав. Заслушаешься и закачаешься от душевного покоя и сердечной неги. Так протяжно и слаженно на голоса кладут, что голова начинает кружиться, а внутри тебя истома рождается какая-то отзывчивая, как сон, как прогулка по небесам среди воздуха, но без страха упасть, а только с наслаждением плыть себе и плыть между облаков и окидывать сверху планету нашу землю, любоваться видами её, воспоминаниями, представляя себе одно лишь только хорошее и позабыв всё дурное и однобокое, мешающее расслабить душу до предела и впитать в себя красоту жизни до самого её основания.

И к платьям покойной Верочки своей допустил. Не сразу, правда, через год после как стали жить. И ко всем её же многочисленным духам, начатым и непочатым. Сказал, засёк момент нашей первой встречи на ампирном диванчике и уже оттуда повёл свой отсчёт траурного года.

Говорю:

— Но она ж умерла давно, при чём теперь год этот поминочный?

Он:

— Верочка умерла для меня только вместе с появлением тебя в моей жизни.

Я:

— А до этого дня ты её в живых, что ли, держал? Третьей — в спальне с мной?

Он:

— Тебе этого не понять, Шуранька. Вся ваша порода Коллонтай всегда отличалась неумеренностью и лёгкостью в своих сердечных привязанностях.

Я:

— Ты это о чём, Лео?

Он:

— Будто сама не знаешь? Ты что, труды собственной бабушки не читала?

Я:

— А у тебя они есть? А то меня с детства во многом ограничивали, больше воспитанием занимались, а не чтением со мною трудов.

Он:

— В таком случае пойдём, милая, кое-что имею от давних ещё времён, ознакомься с бабушкиными манифестами.

Шуринька, скажу тебе, что книжку твою, что он мне вручил, и гардероб с Верочкиными верхними одеждами я начала исследовать одновременно.

Сначала перебрала платья и чулки, и это было одно из самых сильных потрясений меня на тот момент. Верочка эта, хоть и покойница уже сколько, а совершенно не отстала от нашего времени и от веяний моды нынешнего дня: что верхние вещи, что зимний гардероб, что благоухания. Всё чуть-чуть умеренное, но и немного щегольское, выдающее женскую причастность и сколько потрачено на саму вещь.

И вся эта парфюмерия на голову свалилась, включая из Франции, о чём мечталось со школы ещё, как только географичка та наглая, в 48-м году мной уволенная, про неё рассказала, про климат, и что лучшие запахи делает она в мире, не сравнимые ни с какими любыми другими благовониями всех растений, народов и стран.

Убедилась теперь, так и есть на деле. Стала менять их через день на третий, потому что первого дня хватало вперёд на оба последующих: и по бездне основного запаха, и по силе остаточных ощущений на другие сутки. А платья по росту пришлись впору, но по талии и стройности отдала подгонять.

Сделали.

Лео ахнул, у него даже немного намочились глаза. Наверно, Верочку снова вообразил на моём месте. В тот день, кажется, и были у нас с ним последние по сегодня близкие отношения между женщиной и мужчиной. Вероятно, его так не на шутку возбудил мой новый вид, что всколыхнул прежнюю силу и желание иметь Верочку как меня. То есть нет — меня как Верочку его покойную.

Говорю:

— С кем тебе было в постели приятней, только честно?

Он:

— Такие вопросы не задают, Шуранька, это моё глубоко личное, даже от тебя. Веранька была мне не просто жена, она была судьба моей жизни, мы с ней прошли большой путь от самого низа до самой вершины, и ни разу за всё это время я не позволил себе влюбиться ни в одну другую женщину. Отдельные эпизоды бывали, не скрою, но это никогда не касалось ни моей души, ни факта предательства, а только фрагментарной измены в части мужского естества, да и то под действием разовой и бесследной случайности. Да и нельзя нам, было и есть, — не та, видишь ли, у нас работа, у карьерных дипломатов.

Я:

— А нерасписанным жить вам не запрещают?

Он:

— Не приветствуют просто, но лучше никому и не знать, во избежание.

Я:

— Во избежание от меня, когда надоем?

Он:

— Не говори глупостей, милая, ты же сама всё ещё замужем, так что не нагнетай, пожалуйста. Разве нам с тобой вместе плохо?

Я:

— У меня как-никак трое детей, Лео, а муж мой только на бумаге. Тем не менее поклонников даже с этим прибавком у меня на кафедре пруд пруди, однако моё пристрастие принадлежит только тебе. Пока.

Вижу, помаленьку вгоняю его в ступор, напрягаю словами своими про ухажёрские пруды. Задёргался. И реагирует.

Он:

— Дело не во мне, Шуранька, ещё раз повторюсь, а лишь в тебе самой. Как только станешь свободной по документам, милости прошу, распишемся на законном основании. Я уже больше ничего себе для жизни искать не намерен, ты моя вторая судьба, иначе не подвернулась бы твоя нога в луже той перед моим домом.

Нет, ты поняла? Слабый нажим всего и легчайшая провокация без ущерба для совести. Я это для себя отметила, и только после этого занялась книжкой, которую не открывала до поры до времени. Про тебя, которую ты написала, с главными статьями и положениями про самое важное в твоей жизни.

Надо сказать, удивила ты меня, бабушка, немало.

Но сначала самое наипервостепенное!

Наконец, я тебя увидала воочию, Шуринька! Всё не случалось мне с лицом твоим познакомиться. А тут портрет в пол-листа с бюстом по пояс, так что можно рассмотреть все малейшие детали нашей схожести. Знаешь, я нашла, и немало. Смотри сама.

Во-первых, похожие бусы, несмотря что перешли ко мне от Верочки, и это не может быть случайным фактором нашей родственности, потому что Паша говорил, когда жили с ним, что даже волос с человека не падает без влияния на него судьбы и предначертанности.

Потом брови вразлёт, как луки.

И губы похоже сжимаю, как ты.

И весь остальной облик вообще в принципе по образу и подобию общей гармонии.