Покружившись, истребители улетели, напоследок пройдясь на бреющем – желая, видимо, различить бортовой номер «Либерейтора».

– Отбой, – спокойно сказал Лушин. – Надо полагать, нас признают погибшими. Отправлять сюда спасательную экспедицию никто не станет – сложно и дорого. Был случай, когда в Ливии совершил аварийную посадку самолет из Италии. Месяца через два организовали караван грузовиков, но нашли лишь кости, полузасыпанные песком, – экипаж и несколько пассажиров ушли от места посадки всего километров на тридцать, после чего пустыня сгубила их. Если двигаться отсюда на восток, мы обязательно выйдем к Нилу. Вопрос в том, хватит ли нам воды. Бедуины, что живут здесь, знают все колодцы, нам же неизвестно, где можно напиться.

– А у нас есть выбор? – усмехнулся Марлен.

– Нету.

– Тогда лучше сдохнуть в пути, хоть не так обидно будет.

– Что за траурные мысли? – бодро сказал Антон.

– Паршиво просто. Мне этот турпоход не осилить.

– Осилим! Сейчас я соберу все, что можно утащить, а вечером, когда спадет жара, двинемся.

– Давай…

– Даю. Сначала тебя подлатаем.

Виски, щедро плеснутое на рану в боку, обожгло, как раскаленным клеймом. Исаев зарычал.

– Дезинфекция, – повторил Лушин. – Кровищи из тебя вылилось…

Затампонировав рану, Антон перевязал Марлена, а вот когда снял с него рубашку, осторожно отдирая, то нахмурился.

А Исаев неожиданно улыбнулся, хоть и бледно – вспомнилась песенка из детства: «Ежик резиновый шел и насвистывал дырочкой в правом боку…»

– Ладно, до свадьбы заживет!

Лушин развил бурную деятельность. Первым делом он выломал какие-то алюминиевые стойки и накрутил на них ткань. Получилось что-то вроде длинных носилок – это была волокуша в стиле индейских «травуа». Один конец на плечи, другой волочится по песку.

Нагружался Антон прежде всего водой, это и было основной тяжестью. Сухие пайки весили куда меньше канистр.

Он даже упаковку туалетной бумаги в двенадцать листов прихватил и два маленьких бутылечка с таблетками – соляными и для очистки воды. Ну и консервы – круглые хлебцы в банке, мясо с бобами, тушенка и овощной хэш. Жить можно.

Марлен усмехнулся. Это если жить…

То, что бок у него горел огнем, не беда, заживет. Пуля прошила лишь мышцу – болезненно, но не смертельно. А вот ранение в грудь… С другой стороны – не в живот же!

– Антон…

– М-м?

– Лучше не ждать до вечера. Время уходит. Пройдемся под солнышком, согреемся хоть… Устанем, а тут и солнце сядет. Легче будет. Пошли, короче.

С трудом поднявшись, Марлен едва не рухнул обратно – угомонившаяся было боль вернулась с новой силой, а от немощи кружилась голова и круги шли перед глазами. Используя деревянный поручень, как трость, Исаев пошкандыбал, ужасаясь протяженности пути. Тут и пару шагов сделать трудно… Ничего, главное – начать…

Серповидные гребни песчаных дюн отливали оранжево-желтым цветом, легкий ветерок пересыпал золотистый прах по гладким скатам. Солнце палило и жгло, неистовая мощь светила, казалось, плавила пески, а вот кровь в жилах густела, едва толкаемая бешено стучавшим сердцем.

Хорошо еще, Антон позаимствовал в «Либерейторе» пару солнцезащитных очков, они так и назывались – «Авиаторы». Хоть глазам не было больно.

При ходьбе Марлен старался держать подстреленный организм ровно, чтобы не тревожить раны, но это у него плохо получалось. Он шагал, пошатываясь, то и дело опираясь на свою палку, а голова гудела, перед глазами мелькали и расплывались яркие цветные пятна и полосы, затмевая даже жгучий золотисто-серый свет, лившийся с небес.

Понемногу бесконечные песчаные валы, волны сыпучего пламени начали понижаться, расплываясь наметами слежавшегося песка. Желтая твердая глина, изборожденная трещинами, сверкавшая голубым налетом солончаков, ложилась под ноги, давая роздых. А впереди уже поднимались зубчатые уступы скал из слоистого коричневого камня.

Зыблющееся марево растворяло горизонты, мешая небо с твердью земной, а духота сушила горло. Марлен шел почти бессознательно, тупо уставясь перед собой, а ноги ступали будто сами, совершая замедленные, неверные движения.

Уж как Исаев дотерпел до самого заката, неведомо. В принципе, он и не заметил, как село солнце, как погасла колоссальная топка, по угольям которой он брел часами.

Темнота неожиданно скоро принесла прохладу – пустыня остывает быстро – и путники испили теплой невкусной воды. А когда Марлен опустился на песок, то понял, что уже не встанет. И это было последней его здравой мыслью – тело сдавалось.

Исаев не чувствовал ночной прохлады: поганый нутряной жар вызывал дрожь. Шершавым языком Марлен облизывал почерневшие губы, Антон то и дело смачивал их водой, но мир для Исаева пропадал, замещаясь видениями.

Болезненные образы, рожденные лихорадкой, то наплывали из темноты, то отступали, теряясь в потемках сознания. Ему что-то говорила Наташа – голая и красивая, светясь, как золотистый песок. Девушка улыбалась ему, призывно и ласково, а он хрипло убеждал ее, что любовник из него никакой, и свистел «дырочкой в правом боку», слизывая с губ розовые кровавые пузыри.

И маму было жалко – она так и не узнает, куда делся ее ненаглядный Марик. И себя жалко – молодой же совсем, жить да жить, а он тут поджаривается, на этой дурацкой пустынной сковородке…

Иногда случались промельки сознания, и тогда слышался горький шепот Лушина: «Что же ты наделал, козлина? Дебилоид хренов…»

И отблески маленького костерка из прутиков тамариска пробегали по бокам каменных глыб, источенных ветром. И вроде кричал кто-то, протяжно и тоскующе, то ли зверь, то ли птица…

А потом пала душная и холодная тьма.

Проснулся Марлен не сразу. Он как будто долго выплывал из дремы, постепенно покидал сон, переносясь в явь. Движения были замедленными, словно у ящерицы после зимней спячки, мысли вязли, еле тащась.

Странно, но боли не было. Совсем.

Не горел бок, не ныла грудь. Исаев осторожно вздохнул, боясь, что вот, сейчас резанет, однако вдох обошелся без последствий. Разве что ощущалась какая-то натянутость тканей, но это мелочи.

Марлен пошевелился, но и рана в боку не откликнулась, даже тупого нытья не наблюдалось. Чудеса.

И лишь теперь Исаев открыл глаза. Поморгал на черный трепетавший потолок и не сразу понял, что над ним тент. Он в палатке? Судя по тому, что полотнище было подперто кривоватыми стволиками акации, напрашивалось иное название – шатер.

Да и запахи наплывали своеобразные – костром веяло, душным амбре хлева. Кофейный аромат тоже накатывал.

Марлен повернул голову. Он лежал на толстом, вдвое сложенном ковре, расстеленном поверх целой кипы шкур. Шатер был открыт в сторону скал, освещенных солнцем. Надо полагать, близко была вода, поскольку у подножия щербатых утесов шуршали пучки травы. Загорелый худой бородач с обмотанной головой, в каком-то ветхозаветном плаще прошелся, лениво помахивая посохом. Два маленьких верблюжонка, жалобно мекая, семенили перед ним. Бедуины?