И это было самое печальное.

5

Прошло еще три дня. Ничего не менялось. Только статьи в местной газете о страшном преступлении в офисе домостроительного комбината становились злее, подробнее и более объемными. Сначала Зимин их читал с удовольствием, как хорошо закрученный детектив. Благородный адвокат-одиночка восстал против системы и пытается спасти убийцу от страшного приговора. И в каждой статье ставился вопрос: «Кто прав? Следствие или защита?» Ответа не давалось. Теперь Зимин начинал нервничать. Он жил в одиночестве в доме Бартеньева и старался никуда не выходить. Антон не появлялся, сам он к нему идти не хотел. Что ему сказать? К газетному бреду он не имел никакого отношения, не понимая тактики и стратегии майора Прошкина. Ему оставалось только ждать. Ждать, как ждут раковые больные, которым врачи уже ничем помочь не могут, а они на что-то еще надеются, не зная о метастазах, пожирающих организм изнутри. Болезнь никак себя не проявляла: ни болей, ни внешних признаков. Можно улыбаться, верить и надеяться, не замечая того, что на тебя смотрят уже, как на покойника в морге. Ты есть и тебя нет. Лучшее, что мог сделать Зимин, это сесть в машину и уехать. Но он привык доводить дело до конца. До закономерного финала, после чего можно ставить жирную точку. Три года поисков, титанических трудов, метаний, ошибок, промахов и вот наконец удача. Он добился своего и нашел то, что искал. Осталось поставить ту самую жирную точку, но, как выяснилось, сделать это не так просто. Коса нашла на камень.

Адвокат перестал мерить комнату шагами, подошел к столу и еще раз прочитал окончание статьи. «Следствие пошло на очередные уступки защитнику и согласилось провести следственный эксперимент. Завтра в двадцать один час по местному времени обвиняемую Бартеньеву привезут из тюрьмы в офис погибшего, где проведут ряд следственных действий, чтобы убедиться в правоте адвоката либо признать его версию несостоятельной. Однако существует и третий вариант: следственный эксперимент не даст нужных результатов ни одной из сторон. Как быть в таком случае? Кто и когда сможет поставить точку в затянувшемся процессе? На этот вопрос у редакции ответа нет».

«Ответ должен быть, — думал Зимин, — но где-то рядом, и есть люди, которые его знают». Кирилл собрал кучу газет со статьями и решил все перечитать заново. Все статьи написаны одним человеком в едином стиле. Их писал не периферийный журналист, а опытный психолог, способный будоражить умы читателей и внушать им свою позицию, скрытую под покрывалом ничего не значащих слов, намеков и предположений. На самом деле каждая статья была определенным прессингом, построенным на внушении одной-единственной точки зрения, заставляющей сделать только один-единственный вывод.

Вечером, когда— стемнело, Зимин позвонил Плетневу. Он вспомнил, что даже не поблагодарил его за предоставленный для Агеева буксир, где бизнесмен просидел целую неделю. Виктор, живший здесь под именем Степан, согласился встретиться с адвокатом, но радости в его голосе Зимин не услышал. Они назначили свидание на площади перед церковью. В трактире, где они встречались раньше, уже не посидишь — все питейные заведения города закрыты. Улицы также пустовали, только редкие владельцы собак выгуливали своих питомцев. Работали лишь продуктовые магазинчики, книжные и парфюмерные лавчонки. Даже «Красный фонарь» над известным заведением был погашен. Да и уличные фонари горели через один, а из витрин не падал неоновый свет. На центральной площади освещался только собор, он выглядел зловеще, отбрасывая ломаные тени от своих выступов.

Серый «Москвич-каблучок» стоял на углу, прикрытый раскидистой кроной многолетнего клена. Зимин остановился за машиной своего бывшего подзащитного и пересел к нему.

— Привет, Степан.

— Вечер добрый, Кирилл Юрьевич. Если можно назвать его добрым.

— Газеты читаешь?

— Их весь город читает, больше нечем себя занять. Заварили вы кашу, Кирилл Юрьевич. Оно вам это надо? Загостились вы у нас. Ехали бы восвояси, там другая жизнь, к которой вы привыкли, и люди другие, и взаимоотношения, и законы. А здесь вы лишний. Чацкий из «Горе от ума». А судьи кто? Вам-то что до этого. Ищите правду у себя дома, а здесь зона.

— Знаю, Степан. Сам жалею, что впутался в эту историю. Сейчас уже поздно. На переправе лошадей не меняют.

— Ваше дело. А я зачем понадобился?

— Ты знаешь, где находится тюрьма?

— Конечно. Все знают. На нее без содрогания смотреть невозможно. Стоит как памятник страху и безысходности.

— Я хочу, чтобы ты завтра провез меня от тюрьмы до офиса домостроительного комбината следом за «воронком», в котором повезут обвиняемую.

— Если вам это нужно, мне не трудно.

— Договорились.

— Ждите меня на углу Шестой и Тринадцатой улиц в половине девятого.

Зимин не стал задерживать старого знакомого и вышел, опять забыв поблагодарить его за оказанные услуги.

Сутки ожидания дались ему нелегко. Его томило непонятное предчувствие и беспокойство. На следующее утро после бессонной ночи он отправился за газетой. К его удивлению, новой статьи не появилось, будто о деле забыли или оно уже никого не интересовало. Так талантливо начатый и развитый детективный роман оборвался на середине, на самом интересном месте. Тоже ведь своего рода зрелище, наподобие сериала, требующее продолжения и неожиданной развязки, и вдруг обрыв. Пленка кончилась?

Напряжение возрастало. Зимин с трудом дождался вечера и отправился на встречу.

Машина уже поджидала его в назначенном месте. Плетнев остановился на окраине города, на площади, выложенной серой гранитной плиткой. Огромный пятиметровый каменный забор с колючей проволокой, скрученной в серпантин и тянущейся в обе стороны по хребту каменной преграды, чугунные ворота по центру, а за стеной — мрачное бесформенное здание из красного кирпича с черными разводами, словно оно уже побывало в огне, но лишь закалилось, а не рухнуло. Крошечные черные окошечки, загороженные массивными решетками, вряд ли пропускали в казематы свет и кислород. Степан был прав, от такого чудища веяло холодом и смертью, мурашки бежали по телу. За тюрьмой начинался лес, бесконечная тайга, распластанная на тысячи километров во все стороны. Человек — мошка в этом мире, неспособная к сопротивлению и не имеющая права на жизнь. Вот что приходило в голову, глядя на мрачные стены, за которыми не могло быть ни веры, ни надежды.

Степан молчал. Он видел искаженное гримасой ужаса лицо адвоката и был удовлетворен. Вот, мол, любуйся. Хотел увидеть — смотри. Может наконец до тебя дойдет, что все твои потуги всего лишь блажь, тщеславие и гордыня, выставленные напоказ и ничего не стоящие перед могуществом этих стен и безграничной власти их хозяев.

Тюрьма и впрямь наводила ужас, и такое видение еще не скоро сотрется в памяти.

Ровно в двадцать один ноль-ноль ворота открылись, и из черной дыры выехал невзрачный уазик с зарешеченными окнами и затененными стеклами. Машина медленно поехала по аллее, ведущей к Тридцать второй улице. Плетнев двинулся следом, соблюдая дистанцию в сотню метров.