Идти по траве было приятно, я с наслаждением ступал по нежному шелковистому ковру, и каждый шаг отзывался во мне незнакомым блаженством. На дальних лугах паслись табуны — лошади с жеребятами, — ржание и быстрый топот доносились оттуда. В долине большими округлыми волнами разбегались от холмов пригорки. Река вилась, пряталась за островами и появлялась вновь среди травы и тростника. Во всем была красота, все казалось счастливым, следовало своему закону, шло по своему пути. Я один был болен, и, обуреваемый желаниями, смертельно мучился.

Внезапно я бросился прочь, вернулся в город, пробежал по мостам, оказался среди улиц, площадей. Рядом шли женщины, их было множество. Сказочно прекрасные, они быстро скользили мимо. Никогда еще я не видел так близко их блестящие глаза, легкие движения диких ланей. Чудилось, герцогини выглядывали из-за расшитых гербами занавесок экипажей и призывно улыбались мне, обещая любовные ласки на шелковом ложе; дамы в прозрачных шарфах склонялись ко мне с балконов и шептали: «Люби нас, люби!» Все женщины страстно тянулись ко мне, любовь сквозила в их движениях, во взглядах, в самой их неподвижности.

Затем Женщина окружила меня, я натыкался на нее, задевал ее, дышал ею — воздух был полон ее ароматом. Я видел шею и капельки пота над шалью, в которую она куталась и колышущиеся при каждом шаге перья на шляпке; ее каблучки мелькали передо мной, подбрасывая подол платья. Я проходил рядом, и вздрагивала ее обтянутая перчаткой рука. Женщины были по-разному сложены, будили разные желания, но все вместе и каждая в отдельности наряжались напрасно, под одеждой я тут же видел их наготу, и она была роскошнейшим нарядом. Я больше не мог вынести сладострастных мыслей, влекущих ароматов, возбуждающих касаний и соблазнительных форм.

Я точно знал, куда лежит мой путь — к дому на уединенной улице, я часто проходил мимо него, чтобы почувствовать, как вдруг забьется сердце. Зеленые жалюзи, крыльцо в три ступени — я так подолгу рассматривал их, что запомнил во всех мельчайших деталях, сворачивал с пути, чтобы только взглянуть на закрытые окна. Я шел стремительно, но казалось, это длится вечность, и вот, задыхаясь, оказался на той самой улице. Прохожих не было. Все ближе, ближе, вот и дверь, я толкаю ее плечом, она поддается. Я боялся, не вмурована ли она в стену. Однако дверь легко и бесшумно повернулась в петлях.

Я поднялся по лестнице, темной, с истертыми ступенями. Они заскрипели — никто не выглянул. Оробев, я затаил дыхание — никто не окликнул меня. Наконец, я вошел в комнату, в полумраке она показалась мне огромной. Окна были открыты, но длинные, до самого пола, желтые шторы заслоняли свет, тускло-золотистые отблески озаряли комнату. В глубине, справа от окна сидела женщина. Она, должно быть, не слышала моих шагов и не обернулась. Я застыл на пороге, глядя на нее.

На ней было белое платье с короткими рукавами. Опершись локтем на подоконник, касаясь пальцами рта, она, казалось, вглядывалась во что-то невидимое внизу. Черные волосы, гладко уложенные и заплетенные на висках, блестели как вороново крыло. Она склонила голову, несколько выбившихся из прически прядей мягкими кольцами вились на шее. Красные кораллы украшали золотой изогнутый гребень.

Заметив меня, она вскрикнула и вскочила. В первую минуту меня ослепил блеск ее глаз, и я опустил голову, а когда смог поднять взгляд, то увидел перед собою чарующе прекрасное лицо.

Казалось, одна изящная линия, начинаясь прямым пробором в ее волосах, спускается между высокими дугами бровей, очерчивает тонкий нос с трепещущими, изящными, как у античной камеи, ноздрями, проходит ровно посередине яркой верхней губы, затемненной едва заметным пушком, а ниже — белая округлая шея, и видно, как под тонкой тканью дышит грудь. Так она стояла передо мной, в свете проникавшего сквозь желтые шторы солнца, и золотистое сияние оттеняло белизну ее платья и темный цвет волос.

Наконец она улыбнулась, едва ли не с нежным участием, и я приблизился. Не знаю, что она сделала с волосами, но они благоухали так, что душа моя таяла в ароматной истоме, словно спелый персик во рту.

— Ну что же вы? Входите!

Она опустилась на обитое серой рогожкой канапе и прислонилась спиной к стене. Я сел рядом, она взяла меня за руку, ее ладонь была горячей. Мы долго смотрели друг на друга и молчали.

Никогда еще я не видел женщину так близко. Ее красота окутывала меня, рука касалась моей руки, складки платья падали мне на колени, горячее бедро обжигало, я ощущал ее тело рядом с собою, разглядывал ее плечи и голубые жилки на висках.

— И что же? — спросила она.

— И что же? — откликнулся я с деланным весельем, стремясь стряхнуть это гипнотическое очарование.

Но тут же я замолчал, пожирая ее глазами. Не сказав ни слова, она протянула руки и прижала меня к себе в немом объятии. Тогда я обнял ее и, припав губами к плечу, с наслаждением выпил первый поцелуй любви, утоляя долгую юношескую жажду, а потом откинул голову, чтобы лучше видеть ее лицо. Блеск ее глаз опьянял, взгляд притягивал крепче, чем руки, я тонул в ее глазах, наши руки переплелись. Ее пальцы, длинные и тонкие, быстро и нежно гладили мою руку. Я легко мог сломать их, но сжимал крепко, чтобы лучше чувствовать.

Не помню теперь, что она шептала мне, что говорил я в ответ. Я надолго ушел в себя, подчиняясь ударам сердца, все больше с каждой минутой хмелел, новое чувство заливало душу, нетерпеливая дрожь желания и наслаждения охватила меня. При этом я был скорее печален, чем весел, и со всей серьезностью захвачен возвышенным священнодействием. Она привлекла мою голову к себе на грудь, нежно, словно боялась причинить боль.

Одним движением она спустила с плеч рукава, платье скользнуло вниз. Корсета не было, рубашка распахнулась. У нее была великолепная грудь, на ней хотелось умереть, задыхаясь от любви. Она устроилась у меня на коленях с естественной грацией сонного ребенка. Я любовался ее чистым профилем. Прелестно изогнутая складка подмышкой казалась улыбкой ее плеча. Она приклонилась ко мне, словно устала, и платье пышными волнами спускалось на пол. Девушка напевала вполголоса печально и томно, глядя куда-то поверх меня. Я вынул гребень из ее прически, волосы упали темной волной, окутав ее до самых бедер. Я погружал руки в струящиеся локоны, зарывался в них лицом, окунался в них головой, как в водопад, и в сердце была острая грусть. Любуясь ею, я то разделял ее волосы на две большие пряди и перебрасывал их вперед, прикрывая грудь, то собирал в высокий узел, чтобы видеть затылок и изящный изгиб нежной шеи. Она безвольно повиновалась мне.

Внезапно она освободилась из моих объятий, перешагнула через платье и с кошачьим проворством, прыгнула на кровать.

Ноги ее утонули в перине, кровать скрипнула, быстро откинув покрывало, она легла и протянула руки, призывая меня. Простыни, казалось, еще не остыли от чужой страсти.

Нежные влажные ладони скользили по моему телу, поцелуи обжигали щеки, губы, глаза, и я замирал от наслаждения под этими беглыми ласками. Откинувшись на спину, она вздохнула, насмешливо и сладострастно взглянула на меня из-под опущенных ресниц, оперлась на локоть, перевернулась на живот и поболтала ногами в воздухе. В ее движениях была кокетливая прелесть и невинная грация. Наконец, глубоко вздохнув, она доверчиво отдалась мне… Подо мной трепетало горячее тело, я тонул в наслаждении, губы приникли к ее губам, пальцы сплелись, единая дрожь, единое объятие соединяло нас. Я упивался ароматом ее волос, ее дыханием и, казалось, умирал восхитительной смертью. Еще какое-то время я неподвижно лежал, прислушиваясь, как бьется сердце и стихает трепет взволнованных нервов, потом мне показалось, что все угасло и замерло.