Воспоминание о «месяце чудесной грусти» восемь лет назад может указывать на близкие отношения Софьи и Адольфа в 1907 году, а просьба приехать в Кларенс, наполненная столь интимными признаниями, свидетельствует о том, что за эти годы прежнее чувство сохранилось. Но можно ли удивляться одинокой женщине, пять лет лишенной мужской ласки?274

В Кракове Феликсу скучно. Краков его раздражает. Он хочет действовать и рвется в Варшаву. Год 1912. Варшавский комитет СДКПиЛ подозревает, что в ряды партии проник провокатор. Подозревается рассорившийся с Главным правлением Юзеф Уншлихт – как оказалось безосновательно, но Дзержинский пользуется случаем и в марте едет в Королевство. Берлинцы реагируют остро. Они обвиняют его в том, что он необоснованно покинул Краков, где идет важная партийная работа. Они утверждают, что он «бесцельно мечется». Феликс защищается. Он аргументирует свой отъезд возложенной на него обязанностью найти провокатора. Кроме того, в Варшаве у него осиротевший сын. «Принадлежность к Главному правлению не лишает права на личную жизнь»275 – пишет он в Берлин. Действительно, ему удалось увидеть Янека в сиротском приюте – он представился воспитателям дядей ребенка.

В апреле Феликс поступает как совсем отчаявшийся человек. Он пишет Письмо товарищам, в котором заявляет, что едет в Польшу, несмотря на их настойчивое требование этого не делать. Он осознает угрозу со стороны Охранки, он даже уверен, что из этой поездки не вернется. Просит опубликовать письмо в случае его ареста. В официальных биографиях и воспоминаниях этот поступок преподносится как необычайный героизм. Но с перспективы душевных переживаний, о которых мы уже знаем, это можно было бы назвать скорее проявлением депрессии и, что за этим следует – потребностью уйти с головой в конспиративную работу. Неужели он хотел умереть смертью мученика?

Охранка настигает его 14 сентября на улице Вильчей. Случайно. Он ночевал у социал-демократической активистки Марии Волковыской и ее русского мужа Владимира Вакара. Жандармы пришли с рутинной проверкой квартиры лиц, подозреваемых в нелегальной деятельности. Нашли запрещенную литературу. Вакар заявил, что литература принадлежит ему, и его хотели забрать, но Феликс выдал себя: «Эти люди невиновны, они меня не знали, – сказал он. – Я – Феликс Дзержинский»276.

Это уже шестое заключение. Самое долгое и самая тяжелое. Оно доведет его до крайнего истощения – физического и психического.

Первые месяцы он сидит изолированно. В начале июня 1913 года в камере появляется еще один заключенный – Тадеуш Венява-Длугошовский, фигура колоритная, публицист и поэт, активист Революционной фракции ППС277. Из всех воспоминаний о Дзержинском рассказ этого товарища по камере оформлен наиболее литературно. В этом тексте чувствуется аутентичность. Если другие делают из Дзержинского бронзовый памятник стойкости и непоколебимости или портрет фанатика и психопата, то в воспоминаниях под названием Из моего дневника мы видим приятеля «из камеры», который проводит акцию стирки носков и носовых платков, через слово употребляет ругательство «псякость слоновья»278, а также до тошноты зачитывается Quo vadis Сенкевича и рассказывает истории из сибирских времен.

Тадеуш, как поэт, сочиняет стишок Ясъку, сыну Фелъка, который потом будет переправлен Софье. Стих начинается так:

Им хорошо вдвоем, но разве может быть вместе идеально двум людям в четырех стенах двадцать четыре часа в сутки? Венява пишет: «…потом мы надоели друг другу – и были такие моменты, когда ненависть мучительным образом наслаивалась на нашу дружбу»279.

Один раз было свидание с Альдоной – это была их последняя встреча – и несколько свиданий с женой брата, которая, как он писал сестре, каждый раз давала ему огромную порцию семейного тепла. 10 августа 1914 года Феликса переводят в губернскую тюрьму в Орле. Началась война, и еще никто не знал, что она затянет в свой водоворот всю Европу, поглотит миллионы жизней. Предвидя опасность вступления германских войск в Варшаву, царские власти переводят политических заключенных вглубь России. Перед этим Феликса приговаривают к трем годам каторжных работ – за побеги из ссылки. Позже ему добавят еще три года.

В мае 1915 года Дзержинский оказывается в орловской крепости, то есть в каторжной тюрьме, пользующейся славой одной из самых жестоких. Он с нетерпением ждет известий с фронта, знает, что царская армия терпит поражения. «Если эти известия правдивые – они сулят и мне свободу»280 – надеется он в письме жене. Могло ли ему тогда прийти в голову, что через три года он сам и его партийные товарищи будут подписывать мирный договор с Германией?

Он переписывается и с сестрой. В письмах он вспоминает детство, высказывает незначительные просьбы, затрагивает семейные дела. «Я как-то не собрался написать Игнатию, узнав об их несчастье, – пишет он после смерти Ванды Дзержинской, дочери Игнатия, которая умерла от сахарного диабета, – очень хотелось бы их прижать к груди и обнять. (…) Здесь тяжелее и хуже, чем в X павильоне, – признается он Альдоне, – но человек ко всему привыкает»281. В письмах Софье он более искренен. Уже в Орле он признается, что условия «просто невыносимые»: «Результатом этих условий является то, что каждый день отсюда кого-то увозят в гробу. Из нашей категории [политзаключенных из Польши] умерли уже пятеро за последние 6 недель (…), из-за таких условий многие заболели брюшным и сыпным тифом – говорят, что каждый день хоронят двух-трех. (…) И почти каждый здесь болен – иначе и быть не может. Еда отвратительная – вечна я капуста без всякого вкуса, пять раз в неделю, и, якобы гороховый, суп (…). Все бледные, зеленые или желтые». Ну, и белье меняют каждые две недели – белье грязное, завшивленное. От паразитов избавиться невозможно, так как в камерах теснота»282. Наконец, группа заключенных, в том числе и Феликс, в знак протеста против плохого содержания объявляет голодовку (сухую! – не пьют даже воду). Через четыре кошмарных дня, когда умирает несколько протестующих, тюремные власти уступают.

В марте 1916 года Дзержинского переводят в Москву, на Таганку. Здесь над ним проходит очередной процесс и окончательный приговор – шесть лет. В августе его переводят в Бутырку, он серьезно заболевает. Он каторжник, поэтому его ноги закованы в кандалы, от которых появились глубокие раны, грозящие опасным заражением. Сильно поднялась температура. Врач предписывает снять кандалы – только предписание он дает в августе, а выполняют его только в декабре. В тюремной больнице на Таганке, куда его возвращают, его посещает живущая в Москве сестра Ядвига, приходит также жена брата Владислава, живущего в Харькове. Феликс жаждет контактов с семьей.

Он впадает в депрессию, хотя старается не показывать это близким. «Я жил, чтобы до конца выполнить свой долг и быть собой, – пишет он в сентябре Владиславу. – Я должен пережить все, что судьба мне уготовила, вплоть до самого конца. (…) Несмотря ни на что я – оптимист»283. Серьезно больной, он работает в тюремной пошивочной мастерской помощником портного, а со временем уже самостоятельно шьет на машинке по пять часов в день. От Ядвиги он раз в месяц получает посылки. 31 декабря 1916 года он напишет Софье: «Мы не знаем, что принесет нам год 1917, но мы знаем, что сохраним свои душевные силы, а это самое главное».