Согласно же другому рассказу, Сергей Муравьев-Апостол сочинил эти строки в Каменке в ноябре 1823 года. Там в имении Давыдовых собирались южане, и Cepгей Муравьев снова звал в дело — «раза три предлагал начинать действия, и безуспешно, ибо, когда доходило до дела, все задумывались».

Логика Пестеля была убедительна — мало сил, Петербург не готов, можно все погубить, не вовремя начав. Но логика и еще более — чувство подсказывают Сергею Муравьеву-Апостолу и Бестужеву-Рюмину: чтобы поднять полк, достаточно возбудить в нем хотя бы одну роту…

Пока же Сергей Иванович беседует со старыми семеновскими солдатами, и они готовы идти за своим командиром.

Некоторые мемуаристы удивляются непонятной им дружбе подполковника Черниговского полка Сергея Муравьева-Апостола с зеленым прапорщиком, позже подпоручиком (тоже бывшим семеновцем) Михаилом Бестужевым-Рюминым.

Пестель (узнав, что оба друга оспаривают одно из его показаний на следствии) сказал: «Сергей Муравьев и Бестужев-Рюмин составляют, так сказать, одного человека».

МИХАИЛ БЕСТУЖЕВ-РЮМИН

(на следствии)

«Пестель был уважаем в обществе за необыкновенные способности, но недостаток чувствительности в нем было причиною, что его не любили. Чрезмерная недоверчивость его всех отталкивала, ибо нельзя было надеяться, что связь с ним будет продолжительна. Все приводило его в сомнение; и чрез это он делал множество ошибок. Людей он мало знал. Стараясь его распознать, я уверился в истине, что есть вещи, которые можно лишь понять сердцем, но кои остаются вечною загадкою для самого проницательного ума».

ИЗ ПИСЬМА СЕРГЕЯ МУРАВЬЕВА-АПОСТОЛА — БИБИКОВУ

«Единственными приятными минутами я обязан Бестужеву… Не можете себе представить, как я счастлив его дружбою: нельзя иметь лучшего сердца и ума при полном отсутствии суетности и почти без сознания своих достоинств. В особенности я привязан к нему потому, что он очень похож на моего чудесного Матвея, который тоже не знает, как в нем много хорошего».

МИХАИЛ БЕСТУЖЕВ-РЮМИН

(на следствии)

«Здесь повторяю, что пылким своим нравом, увлекая Муравьева, я его во все преступное ввергнул. Сие готов в присутствии Комитета доказать самому Муравьеву разительными доводами. Одно только, на что он дал согласие прежде, нежели со мной подружился, — это на вступление в общество. Но как он характера не деятельного и всегда имел отвращение от жестокостей, то Пестель часто меня просил то на то, то на другое его уговорить. К несчастию, Муравьев имел слишком обо мне выгодное мнение и верил мне гораздо более, нежели самому себе. — Это все общество знает».

Они были молоды, члены тайном общества, и, естественно, не чужды житейских радостей, увлечений.

Сергей Волконский женится на Марии Раевской. Пестель — шафер на этой свадьбе. Отец невесты, герой войны 1812 года генерал Раевский, о многом осведомленный, требует, чтобы Волконский удалился от тайного общества и пожил спокойно. Однако перед самой свадьбой шафер берет с жениха клятву верности тайному союзу…

Член Южного общества, отставной штабс-капитан Иосиф Поджио, сделал предложение и получил согласие Марии Бороздиной — вопреки воле ее отца-сенатора. Счастливый Поджио проезжает через Васильков, где Бестужев-Рюмин интересуется, не изменилось ли его отношение к тайному обществу.

«Как хотите вы, — спрашивает Поджио, — чтобы я держался прежнего намерения?»

Через два года в известном «Алфавите» декабристов будет записано: «Поджио Иосиф… при разговоре с Бестужевым-Рюминым, избегая ложного стыда казаться робким, вызывался вести заговорщиков на цареубийство, и действительно думал сие исполнить, но вскоре раскаялся».

Т рудно было 33-летнему штабс-капитану Поджио толковать с 22-летним подпоручиком и возможным близким родственником: стремительного Бестужева-Рюмина «злая девчонка — любовь» настигает в лице Екатерины Андреевны Бороздиной, другой дочери сенатора, родной сестры Марии Поджио. Родители молодого человека, однако, находят, что в 20 лет, при столь малых чинах и без права выходить в отставку не женятся. Бестужев обращается за помощью к лучшему другу — Муравьеву-Апостолу, и тот берется за дело, предоставляя нам право гадать — не отговаривал ли старший младшего? Не укорял ли — зачем жениться, если скоро, может быть, придется «на тот свет идтить»? Или подполковник не возразил ни слова, зная горячую натуру подпоручика, не желая огорчить, боясь разрушительной силы подавленного чувства?

Родители не дали благословения, молодой офицер был в отчаянии и писал родственнику: «Вы не можете себе представить ужасное будущее, которое меня ожидает. К счастью, возле меня находится друг, который разделяет мои печали, утешать меня в них было бы сверх сил. Не подумайте же, что я хочу вас испугать намеком на самоубийство. Нет. Я не покушусь на жизнь, с которой может быть соединена жизнь моих престарелых родителей. Причина образа действий моих родителей, на мой взгляд, заключается в их убеждении, что я глупец, которого всякий может провести в собственных интересах. Я не знаю, утешительно ли такое мнение о 24-летнем сыне, но мне хочется верить, что оно несправедливо».

Бестужев-Рюмин прибавил себе три года (до двадцати