Он задрал голову, я унесся со скоростью Майти Мауса, который живет на луне, успел подумать злорадно, что последнее слово оставил за собой. Горизонт на востоке начал розоветь, только земля оставалась залитой чернотой, я несся, как баллистическая ракета, высматривая цель.

Утро было ясное, но холодное. За ночь я продрог, даже Бернард не догадался, что меня стоило бы укрыть двумя одеялами. Он полагает, что я всего лишь деревенский увалень, но я гораздо хуже – размагниченный послеперестроечный интеллигент, во всем разочарованный, ничего не умеющий, привыкший регулярно получать похлебку в жестяной мисочке, изнеженный, который даже летом спит под теплым одеялом... Я открыл глаза – на далеком горизонте жутко и угрожающе маячили заснеженные вершины Спящего Дракона. Диких мест хватает и в моем мире, вовсе не обязательно забираться на Гималаи, достаточно пройти в подмосковный лес поглубже, но я родился, жил и ничего не видел помимо городских кварталов, куда ни повернись – взгляд успокаивающе натыкается на торчащие в небо бетонные стены новостроек. И когда видишь вот такое, по спине бежит холодная дрожь. Видеть такой лес, такие горы – все равно что встретить бегущего навстречу бультерьера с волочащимся по асфальту оборванным поводком. Может, конечно, и не укусит, но все равно не по себе...

Бернард поднялся, кряхтя и постанывая. Его немолодое тело застыло, он сопел, с трудом поворачивался, нагибался, пока к лицу не прилила тяжелая кровь, а движения не стали снова быстрыми и четкими. Перехватил мой взгляд, буркнул:

– Как спалось? Что-нибудь видел? Хорошо бы...

Я ощутил по тону что-то недоброе, спросил:

– Впереди какие-то неприятности?

Бернард хмыкнул:

– Какие-то? Парень, о приятностях забудь. Впереди только неприятности!.. Еще пару дней будем ехать по лесу. Ну, не совсем по лесу, но здесь рощи на каждом шагу. А потом еще почти неделю по голой, как ладонь, степи. Там уже не укрыться, не спрятаться. Огонь вообще разводить нельзя.

Я в испуге посмотрел на заснеженные вершины.

– А как же горы?

– Это только кажется, что они рядом, – ответил Бернард с невеселым смешком. – Я бы тоже хотел, чтобы уже завтра мы начали тащить телегу наверх! Так что-нибудь снилось?

Пока я рассказывал, подтянулись и остальные. Даже священник, не выпуская книги, подошел и сел поближе к костру. В мою сторону он не смотрел, но я видел, как он ловит каждое слово, а глаза, уставившие взор в раскрытую на коленях книгу, застыли, словно примерзли.

Бернард слушал внимательно, Асмер пару раз хмыкнул, только принцесса слушала с восторженно раскрытым ртом. Глаза ее блестели, на бледных щеках проступил слабый румянец. Ланзерот за нашими спинами прохаживался взад – вперед, взор бдительно выискивал врагов, нижняя челюсть выдвинута, одна рука на арбалете, другая – на рукояти меча. Он единственный, кто не вслушивался, хотя я уверен, самое важное уловил.

– На этот раз эльфы, – проговорил Бернард, когда я закончил. – Здорово. Как жаль, что в Зорре так не сможешь.

– Эльф тоже намекнул, – сказал я. – Но почему?

– Не знаю, – ответил Бернард. – Ты не один такой летун. Мы слыхали о таких, что даже в дальних землях побывали. Но это в Срединные королевства можешь вот так... А вот в сторону Скарландов, гм... Тем более никто не мог заглянуть к Гиксию или Горланд. Говорят, сразу зависаешь, как будто муха в смоле. Счастливчик, если живым выберешься. Черная стена! Даже не стена, а крыша. Пробовали и сверху, и снизу, даже подкапывались. Известно только, что эта чернота распухает, как шар. Уже в города Лютенц и Бритгию нельзя проникнуть, а еще в прошлом году...

Он замолчал, из могучей груди вырвался вздох, похожий на львиный рык.

Я спросил осторожно:

– Так что же с этими эльфами и гномами? Они вроде бы «моя хата с краю». С ними да гномами, как я понял, даже торговать можно.

Бернард опустил голову, Асмер же, напротив, демонстративно вперил взор поверх наших голов. Румянец на щеках принцессы вспыхнул ярче. Я не понимал их реакции, пока не взглянул на священника. Тот побледнел, книгу захлопнул со звуком пистолетного выстрела. В глазах быстро разгорался огонь фанатизма.

– Нет, – сказал он резко. – Нет! Господь не допускает середины. Все в мире либо «да», либо «нет». Все остальное – от нечистого.

Все молчали, только Ланзерот за спиной священника остановился и размашисто осенил себя крестным знамением. Бернард вполголоса сказал пару слов какой-то молитвы.

– Как это? – спросил я. – Разве не бывает нейтралитета?

– Нет! – отрезал священник яростно. Голос его поднялся до визга. – Мы люди – создания божьи! Каждое слово, каждое дыхание, каждое деяние свершается либо во имя господа, либо во имя сатаны.

Остальные молчали, но я чувствовал, что они со священником заодно. Однако возмущение во мне бурлило, и, чтобы не прорвалось, я сказал как можно более нейтральным голосом, призывая к консенсусу:

– Но я не боец. Мирные люди предпочитают жить посредине.

– Посредине живет скот, – сказал священник еще яростнее. Его затрясло, я, устрашившись, что сейчас он забьется в священном экстазе, забрызгает слюной, а то и порвет на мне рубашку, отодвинулся, но священник лишь поднялся, выпрямился. – Ты думаешь, жил? Ты влачил! И по жизни влачился! Ты не человек.

Я спросил тихо:

– А кто?

– Оболочка! – взвизгнул он. – Личина для человека!

Бернард вздохнул, сказал тяжелым громыхающим голосом:

– Я думаю, Дик и там не влачился, а жил либо во имя господа, либо во благо сатаны, но в Срединных королевствах это не так заметно. А здесь все на виду, все на виду. Здесь каждый поступок засчитывается сразу. И цена его выше.

Затрещали кусты, Ланзерот появился с оседланным конем. Мы поспешно повскакивали, Асмер и Рудольф бросились запрягать волов, а я кинулся к своему коню.

Повозка тащилась под охраной Рудольфа и Бернарда, Ланзерот снова унесся смотреть впереди засады и прочие опасности, Асмер на передке, а я потихоньку пристроился ехать стремя в стремя с Бернардом. Дорога позволяла, к тому же, глядя на Бернарда, можно увидеть в щель край платья, а то и ослепительно белую лодыжку принцессы.

Бернард не то чтобы чувствовал ко мне доверие, но я выказал себя полезным для их отряда, и он принялся рассказывать, как мог, историю если не всего мира, то хотя бы той части, где теперь расположены Пограничные земли.

Никто не знает, объяснял он, мерно покачиваясь в такт конскому шагу, когда в этот мир пришли люди. В уцелевших хрониках говорится, что они были столь слабы и жалки, что ими брезговали даже звери. И жили большей частью на болотах, на островках среди трясины, куда крупные звери добраться не могли, а от мелких можно отбиться.

Но народец плодился, на островках стало тесно, приходилось выходить на берег, селиться в лесу. Многие гибли, а те, что выжили, построили «города»: в несколько домов, огражденных забором из высоких кольев. Так постепенно размножались, продвигались в лес глубже, а когда тот кончился, рискнули выйти на равнины.