Очевидно, что в довольно скорой перспективе теоретикам государства придется рационализировать классификацию форм государственного устройства и, в частности, вероятно, вообще отказаться от понятия федерации, поскольку граница между федеративными и децентрализованными унитарными государствами довольно размытая. И проводят (и я сам провожу, честно признаться) ее больше «по инерции». Научных оснований здесь, прямо скажем, немного.

Нужно разделить государства на унитарные (простые) и региональные (сложные, сложносоставные, сложноустроенные). Простые – это нынешние централизованные унитарные государства, состоящие целиком или в основном из административных образований. А региональные государства – состоящие целиком или в основном из автономных или государственных образований. Слова «Federation», «Union» или «Bund» в официальных названиях государств можно не то чтобы игнорировать, но интерпретировать именно как указания на региональную форму устройства (так в свое время стали интерпретировать слова «Union» или «Bund» как указания на федеративное устройство).

Конечно, наверняка будет предложен и противоположный выход – зачислять децентрализованные унитарные государства в федерации. Так уже делают. Джордж андерсон, к примеру, объявляет федерациями Испанию и юар. А Италию, соединенное Королевство и пр. Он описывает как идущие по пути федерализма[222]. В расширительном подходе к федеративности могут быть известные резоны. Но стоит все же учитывать, что его определения (как государства с двумя параллельными системами государственной власти и пр.) довольно укоренены. Пересмотр чреват путаницей. Поэтому правильнее будет все же, как уже сказано, отказаться от понятия федерации. Понятие регионального государства пока не устоялось, его можно свободно наполнять необходимым содержанием.

Эвристический потенциал понятия государственного режима (режима, порядка, строя) состоит в раскрытии и описании фактической организации власти, упрощенно говоря, в ответах на вопросы, кто и как реально правит государством, кто и как реально властвует. Через понятие режима определяются реальные властные субъекты и система их отношений между собой и с народонаселением (нацией).

Классификаций политических режимов предложено довольно много. Но вполне допустимо выделить определенный mainstream, который заключается в разделении режимов на демократические и недемократические – авторитарные, «тоталитарные». Демократия согласно хрестоматийному определению Абрахама Линкольна, 16-го президента США(1861 – 1865 гг.), есть «government of the people, by the people, for the people».[223] Следовательно, при демократическом режиме самовластвует нация (или же – в порядке исключения – самовластвует нация и властвует «ограниченный» ею «монарх»). Обычно констатируется, что нация властвует через своих представителей, избранных на выборах и непосредственно. По аналогии сущность недемократических режимов можно определить как властвование над нацией отдельных персоналий и / или групп и их представителей. Вероятно, их также можно называть гегемоническими (греч. ηγεμονία – предводительство, господство).

Часто еще утверждают, что если у нации есть возможность сменить правителя, правителей, правящую партию, коалицию и пр. посредством легальной выборной процедуры, то режим демократический. Если нет – недемократический. То есть в возможности сменить как раз проявляется самовластвование нации. Но считать ли возможностью смены власти возможность выбора между несколькими, а то и вовсе двумя партиями, конкурирующими между собой и одновременно сообща олигополизирующими или даже диаполизирующими политическое пространство? с другой стороны, оправданно ли отказывать в демократичности режимам, ограничивающим политическую конкуренцию, но опирающимся на подлинную поддержку нации, регулярно подтверждаемую на выборах? ответы на эти и подобные вопросы, как правило, сильно различаются в зависимости от политических убеждений отвечающих…

Правление и режим, безусловно, взаимно влияют друг на друга. Утверждают даже, что республиканское правление «по определению» востребует демократический политический режим, а режим недемократический превращает республику в «квазимонархию», тиранию (придумано множество политологических ярлыков вроде «цезаризма», «бонапартизма» и пр.). Между тем демократия совместима с монархией (в общепринятом понимании), опыт ряда «дуалистических» и «парламентских» монархий – тому свидетельство. А с республикой она совмещается отнюдь не всегда, но отсутствие демократии не обязательно влечет установление «квазимонархии» и тем более монархии. С другой стороны, демократизация (внедрение демократических институтов и практик) может «республиканизировать» монархию (в моей терминологии – деспотическое государство).

Вообще же четко отделять режим от правления бывает затруднительно. Так, институт выборов одновременно должен рассматриваться как элемент и правления, и режима. Впрочем, применительно к правлению имеет значение, кто, кого и как формально выбирает, а применительно к режиму – кого, кто и как выбирает фактически. Например, формально нация выбирает главу государства на прямых выборах, а фактически олигархат выбирает правителя или выдвигает нескольких кандидатов, нация же утверждает выбор или помогает выбрать одного из кандидатов, не имея при этом никакой возможности повлиять ни на процедуру выборов, ни на состав кандидатов (см. Далее). Часто проводимая в современной либеральной публицистике идея неразрывной связи демократии с федерализмом (приходится встречать определение федерализма как «территориальной демократии»[224]) абсолютно несостоятельна. Эдвард Гибсон, известный исследователь американских федераций, высказывается по этому вопросу следующим образом: «Федерализм – это всего лишь принцип организации территории государства. […] демократия же – это система, которая занимается взаимоотношениями индивидуума и государства. […] люди часто смешивают эти два понятия. Они считают, что большее количество федеральных элементов в государстве автоматически ведет к демократии, однако на самом деле существует масса унитарных государств, безупречных с точки зрения демократии». И далее: «Федерализм автоматически и сам по себе никого не делает более демократичным». Роберт алан даль отмечал, что когда люди говорят о демократии, они прежде всего думают об основополагающем правиле: один человек – один голос. Но федерализм, настаивает Гибсон, нарушает это правило: «Федерализм отдает предпочтение не людям, а территориям. Таким образом, правило «один человек – один голос» может быть нарушено тем, что один регион более репрезентативен, чем другой.[225]