Тут же из форточки потянуло острым сигаретным дымком — новая хозяйка браслета оказалась, по видимости, любительницей крепкого мужского табака, и голос ее, вскоре из форточки раздавшийся, тоже оказался почти мужским, с характерной утробной хрипловатостью. Она что-то сердито выговаривала невидимому своему собеседнику, и по интонациям ее голоса можно было догадаться, что выговаривала уже давно и что даже устала вконец от надоевшего долгого спора. Слов, ею произносимых, Вероника не разбирала — сердце в груди бухало так громко и невыносимо, что слова оставались где-то там, за этим буханьем, и до сознания ее пока не доходили. Зато очень хорошо дошел до сознания зрительный, выхваченный глазами в долю секунды факт — браслет-то точно был ее, собственный, привычный, родненький. А вскоре и сердце уже успокоилось, и можно было вполне четко разобрать вылетающие на улицу из форточки, как камни, резкие и хриплые фразы:

— …И долго, интересно, он будет тебя как подстилку использовать? Тебе что, не противно самому-то этим делом заниматься? Тоже мне, крутой альфонс-добытчик нашелся… Бизнесмен по части бабских душ… Чего молчишь-то?

Женщина пробормотала сердито что-то нечленораздельное, потом помолчала немного, выпустив из форточки сильную струю голубоватого дыма, и продолжила:

— Чего молчишь, я спрашиваю? Сказать нечего? Иль впрямь решил навеки альфонсом заделаться?

— Слушай, заткнись, а?

Сердце в груди у Вероники вздрогнуло и снова забухало испуганной канонадой. Она сразу, сразу узнала голос Стаса. Хоть он и был сейчас другим — не таким совсем, к которому она успела привыкнуть. Не игривым и не ласковым он был, а резким, хамоватым и злым — сроду он с ней таким голосом не разговаривал. Еще чего…

— Да ты пойми, дурак, что я жить хочу нормально! — хрипло и также по-хамски выкрикнула ему в ответ женщина. — Не бояться твоего Валеры, не ждать тебя с твоих альфонских выгулов в свет, а нормально жить! Когда это все кончится, ей-богу…

— Я ему должен, ты же знаешь. Пока не рассчитаюсь, и говорить об этом нечего…

— Да ничего ты ему давно уже не должен! Кто эти ваши долги подсчитывал, скажи? Просто ты слабак, и все. Потому он и использует тебя, как хочет, и всегда будет использовать. Подкладывать под богатеньких теток, причем всегда по одному и тому же сценарию. Тебе бежать от него надо, Стас…

— Ага. Пробовал уже. Он же меня в два счета вычислил! Я думаю, не без твоей помощи…

— Да, не без моей помощи! Ты же не только от него удрал, ты и от меня удрал… Хоть бы подумал прежде, кому ты, кроме меня, нужен-то…

— Как оказалось, нужен…

— Ой ли! Уж не той ли бабе, у которой цацки стащил да мне принес? Зачем тогда сбежал от нее, раз нужен?

— Я б не сбежал. Если б меня Валерка не вычислил, точно не сбежал бы. Просто ее подставлять под раздачу не захотелось…

— Заткнись! Заткнись лучше, сволочь! Иначе выставлю сейчас на мороз, понял? Придурок! Выступает тут еще чего-то…

В следующую же секунду маленькая форточка, звеня плохо пригнанным стеклом, плотно захлопнулась, заставив Катьку и Веронику в очередной раз вздрогнуть. Вероника так и стояла, распластавшись рядом с дурацким этим окошком, и Катька заглянула ей в лицо жалостливо и с опаской. Потом, вздохнув и ничего не сказав, показала головой в сторону забора — пошли, мол, пора как-то выбираться из этого злого места…

Они совсем было ступили уже на протоптанную ими рыхлую тропу, но Катька вдруг замерла испуганно, придержав Веронику за руку. Издалека еще, двигаясь прямиком в их сторону, нарастал шум едущей по улице машины, и вскоре пространство по ту сторону серого забора осветилось ее фарами, и она остановилась прямо у ворот этого неказистого домика, хозяйкой которого, по всей видимости, и была обладательница хриплого голоса и украденного у Вероники браслета.

— Ложись! Верка, ложись! Прямо в снег падай! — потянула Катька за собой Веронику, и вскоре обе они распластались на дне своей рыхлой тропы, не замечая от страха насыпавшегося мгновенно за воротники и потекшего по спинам холодными, противными струйками снега. Хорошо, что лампочка в этом дворе имелась только на крыльце дома и хиленько выхватывала из темноты маленький кружок, не достающий даже и до последней ступеньки допотопной лесенки, за что оставалось сердечно возблагодарить хозяйкину экономность — молодец женщина, и в самом деле не стоит палить электричество в пустую зимнюю темень…

Подъехавший к воротам человек хлопнул дверцей своей машины и, пошуршав слегка запором калитки, вошел во двор. Пройдя мимо лежащих в пяти шагах от расчищенного пространства двора Катьки и Вероники, он решительно ступил на хлипкое крылечко и чертыхнулся недовольно, соскользнув с нижней ступеньки. Потом решительно застучал кулаком в дверь и молотил им отчаянно до тех пор, пока за дверью не началось осторожное движение и не послышался приглушенно-испуганный звук мужского голоса.

— Стас! Открывай! Я знаю, что ты дома! — сразу узнала Вероника голос Валеры и инстинктивно еще глубже вжала голову в снег. Дверь, недовольно скрипнув старыми петлями, наконец открылась, выпустив на освещенное крыльцо Стаса в накинутой на плечи старой телогрейке.

— Ты чего тут бьешься, как в судороге? Подождать не можешь, что ли? — спросил он недовольно, заставив Валеру отступить от двери на шаг.

— А ты чего мне лапшу на уши вешаешь? И почему я с этой лапшой до утра жить должен? Тоже мне Андерсен хренов… Я что тебе, мальчик пятилетний?

— Это ты о чем, Валер? Не понял.

— Да все о том же! Каких ты мне сказок про бабу эту наплел? Как там ее? Про Веронику твою?

— Ничего я тебе не наплел…

— Да? Может, не ты сказал, что квартира ее на мужа записана? И что в залог ее под бабки для твоего выкупа никак отдать нельзя? Думал, десятью тысячами отделаешься, да? И все?

— Валер, не трогай эту женщину…

— А что? Дорога, как память? Нет уж, красавчик, так дело не пойдет. Мне, между прочим, очень срочно деньги нужны. Начал дело — доводи его до логического конца, понял?

— Да не начинал я с ней никакого такого дела! Я вообще от нее ничего не хотел! Да она и не из таких…

— Из каких — не из таких?

— Ну… Не из тех, кто ради наличия рядом с собой красивого мужика станет на амбразуру бросаться. Она и без этой амбразуры одна не останется. Умная, красивая. Да и постелью особо не озабоченная. Так, в меру все. Нормальная, в общем, баба. Не наша с тобой клиентка. И вообще, я не понял… Ты деньги у нее, что ли, взял, Валер?

— Ну да. Взял. Десять тысяч баксов за твое освобождение. Отдала, как миленькая. Вот видишь! А ты — не будет, не будет… Да все, все бабы в этом смысле одинаковы! Любви к такому, как ты, красавчику все считают себя достойными. И все ее хотят одинаково, независимо от красоты и возраста. И платят, как миленькие…

— Ну и сволочь же ты…

— Это я — сволочь? А ты уверен в том, что именно я — сволочь? Я-то как раз из нас двоих белее ангела. Это же не я одним махом охмуряю знойных мадамок Грицацуевых, а потом исчезаю из их жизни надолго. Это не я опрометчиво попадаю в разные якобы переплеты, и бедные влюбленные мадамки опрометью бегут к банкирам оформлять бешеные займы под залог своих квартир. Конечно, я согласен — не без моего трогательного участия все это происходит. Но разводишь-то их на любовь во спасение ты, Стас. Ты, а не я! Так кто из нас больше сволочь, скажи? Да если только вспомнить недавний совсем, летний, так сказать, случай… Бедная сорокалетняя неврастеничка Алиса! Ты знаешь, как она страдала, когда ты исчез из ее жизни? Как страстно умоляла меня спасти тебя, то есть у злых бандюганов выкупить? Ее даже и уговаривать на залог шикарной пятикомнатной квартиры под ссуду не пришлось, сама предложила… Только у меня вопрос к тебе назрел — куда это она потом подевалась, интересно? Когда ты, мною при помощи ее денежек спасенный, должен был по сценарию снова появиться в ее жизни? Ты как хоть ее грохнул-то, красавчик? Красиво, надеюсь? На пикничке отравил? Или утопил в лесном озере?