росла, а на концерты я стал ходить несколько реже. Также реже стал бывать в филармонии и Марк Маркович; на концертах появились новые ведущие и лекторы. Вскоре деревянный дом № 64 на Ошарской пошел под снос, и на том месте построили бетонное учреждение, а семья Валентиновых переехала в скромную квартиру с крохотными комнатками на краю города, где теперь перекинут мостик через овраг, отделяющий нагорные микрорайоны от Кузнечихи. Дочери вышли замуж, Марк Маркович с Верой Ивановной переехали в следующую квартирку – на седьмом этаже в «столбе», рядом с Советской площадью. Конечно, было там тесновато и както особенно неуютно огромной библиотеке, размещавшейся по стеллажам и полочкам уже не столь царственно, как в доме на Ошарской. Мы стали видеться все реже и реже. Затем семья Валентиновых въехала на второй этаж дома Блохиных, что на улице Загорского (теперь улица Академика И.Н. Блохиной), и это была последняя квартира Марка Марковича.

Это был не только эрудированный и обаятельный человек, но также и редкостно мудрый. Когда в школьные еще годы я, очарованный сокровищами музыки, заявил ему, что стоит жить только ради музыки, Марк Маркович ответил очередным афоризмом умного и опытного человека: «Жить стоит ради жизни!» И напомнил слова Моцарта из «Маленьких трагедий» Пушкина: «Тогда не мог бы и мир существовать: никто б не стал заботиться о нуждах жизни – все предались бы вечному искусству…»

Он был одним из тех по настоящему значительных в моей жизни помощников и наставников, кто оказал самое существенное воздействие на формирование моих вкусов и интересов, характера и менталитета. Думаю, он имел подобное влияние на судьбы тысяч людей, кто имел счастье общаться с ним или хотя бы слушать его выступления на сцене филармонии. В 1963 году несколько любителей музыки, в том числе и я, организовали городской клуб филофонистов – коллекционеров записей классической музыки. Мы проводили вечера звукозаписи – подобие тех, что транслировались в те годы по третьей программе Всесоюзного радио c участием Константина Христофоровича Аджемова. На этих вечерах звучала редко исполняемая музыка различных композиторов – от Палестрины и Бортнянского до Онеггера и Орфа; аннотации к звучавшей на вечерах музыке мы составляли сами, и каждый из нас, рассказывая слушателям о том или ином произведении, как бы продолжал, по возможности, то просветительство, которым увлек нас и еще многих людей в мир высокой культуры талантливый и обаятельный Марк Маркович Валентинов. Низкий поклон и светлая ему память.

Нижегородский Андроников

О.Н. Томина

У каждого времени есть свои приметы и герои. В те далекие «шестидесятые», о которых с такой пронзительной и светлой печалью вспоминают счастливцы, кому повезло застать эти времена, наш город жил в атмосфере необычайного общественного подъема, социального оптимизма и неподдельного патриотизма.

Наивно и безгранично веруя в обещанный «нынешнему поколению» коммунизм и готовясь к его «достойной встрече», горьковчане с энтузиазмом занялись духовным самосовершенствованием, с небывалой тягой устремились к образованию, науке и культуре. Переполненные читальные, театральные, концертные и кинозалы, очереди по записи в кассах накануне открытия сезонов – приметы того времени. Билеты и абонементы в вузах города закупались сотнями. Молодые люди знакомились в библиотечных залах и своих любимых на свидание приглашали в театр или на концерт. Это было престижно! Классическая музыка звучала повсюду: в филармонии, во дворцах культуры, цехах заводов, сельских клубах, летних парках. Открытая музыкальная эстрада на Волжском откосе собирала по вечерам тысячи слушателей – любителей музыки, поклонников симфонического оркестра и его нового главного дирижера, приехавшего недавно И.Б. Гусмана. Но был в этих праздниках музыки еще один неизменный и очень почитаемый персонаж – Марк Маркович Валентинов, именуемый официально «лектормузыковед», говоривший вступительное слово к предстоящему концерту. Но какое это было Слово! Многие не скрывали, что приходили слушать не только музыку, но и Марка Марковича. Надо было видеть, какими аплодисментами взрывался зал, когда после радостноторопливых звуков настройки оркестра на сцену выходил Марк Маркович с его неизменной загадочной улыбкой предвкушения предстоящего музыкального наслаждения. То был не лектор, а сказочно одаренный рассказчик, познавший талант магического владения аудиторией, накопивший безграничные, поистине энциклопедические знания во всех областях мировой истории, культуры и искусства всех направлений: музыки, театра, литературы, живописи, архитектуры! У него была огромная, лучшая в городе, а может быть, и в России личная библиотека по искусству. И поэтому каждое его «слово» становилось увлекательнейшим путешествием в мир искусства, драгоценной россыпью информации, сопоставлений, ассоциаций, воспоминаний! Не знаю, готовился ли он специально к каждому конкретному концерту, но его беседа всегда производила впечатление сиюминутной импровизации человека, знающего все и обо всем. И удивительно! Он находил нужный тон общения и увлекал любую аудиторию – детей, сельских жителей, искушенных меломанов…

Прошло много лет после завершения его творческой деятельности. В 1984 году филармония организовала творческий вечер в честь 80летия М.М. Валентинова. Оркестр исполнял его любимую музыку. Марк Маркович вышел на сцену с последним в своей жизни вступительным словом – и весь зал встал и долго, стоя, благодарно рукоплескал своему выдающемуся земляку и современнику. Через несколько дней позвонил его лечащий врач и сообщил о случившемся чуде – все клинические исследования свидетельствовали, что после юбилейного вечера он помолодел на десять лет. Счастливый человек – всю свою жизнь он занимался любимым делом и сам был всеми любим!

Больше чем лектор

А.М. Скульский

Какое хорошее задумано дело! – собрать воспоминания о блистательном Марке Марковиче. Однако, собравшись записать свои воспоминания о нем, я поневоле остановился. Чтото нужное, важное, быть может, самое главное от меня ускользает.

Прошлое охотно отдает разные истории…

Его выступления перед концертами были содержательными, хотя и достаточно краткими. Они продолжались минут пять – десять, редко пятнадцать, но оркестрантам это казалось слишком долгим, и начиналось нытье: «Ну, пожалуйста, покороче!», «Зачем публике большая лекция?», «Программа и так длинная!» Однажды, перед концертом, снова наслушавшись этого нытья, он вышел на сцену, излучая обаяние и артистизм, и четко произнес:

– Чайковский! Пятая симфония!

Затем обернулся и, уходя, бросил обомлевшему оркестру:

– Короче невозможно.

Помню, в одной из бесед он дружелюбно спросил:

– Александр Михайлович, знаете ли Вы, почему дирижер в опере получает зарплату больше, чем режиссер?

– Нет, конечно.

И, вознаграждая мой неподдельный интерес, ответил:

– Потому что режиссер может войти в зал и, увидев, какую дрянь он поставил, – выйти, а дирижер должен стоять за пультом и терпеть ее до конца.

Както мы ехали на концерт в какойто колхоз Горьковской