Капнистов долдонил свое: мол, все улики против Червонного. Одна склянка с холерой чего сто́ит! А к измене его подтолкнула токайская Марийка – очаровала, опутала любовными сетями, сбила с истинного пути. Такому жуиру, каким слыл покойный поручик, сложно ли потерять голову из-за прекрасной вакханки!

Казалось, ничто не может отодвинуть на второй план историю с разоблаченным агентом и разгулявшейся по его милости эпидемией, однако на второй день после гибели предателя-поручика случилось новое происшествие. На русский пост прибежал крестьянин соседней деревушки и жестами стал показывать куда-то вбок, где пестрел затканный водорослями пруд. Пошли туда и обнаружили тело человека в характерной для венгров длинной рубахе и широких штанах. В сердце у него торчал зазубренный нож, вогнанный по самую рукоятку. Насилу от крестьянина добились деталей случившегося. Он рассказал, как на глаза ему попались трое, которые будто бы делили добычу – вырывали друг у друга полотняный мешочек, да так яростно, что тот трещал по швам и из него сыпались долу золотые монеты и какие-то побрякушки. Потом один из ссорившихся всадил в другого нож. Двое оставшихся выпотрошили мешочек, рассовали содержимое по карманам, включая то, что подобрали с земли, и были таковы.

Подтверждением рассказа случайного свидетеля стал тот самый мешочек, найденный рядом с трупом в истерзанном виде. Давешние рядовые – рослый и худосочный, – пред которыми разыгралась драма со злодейским умерщвлением девушки, опознали в заколотом одного из ее убийц, а в мешочке – отобранную «цы́ганом» торбочку. Таким образом, случай с убийством неизвестной красотки получил неожиданное продолжение. Можно было радоваться, что, по крайней мере, один из нелюдей, лишивших жизни молодое нежное создание, получил по заслугам, пусть и от рук своих не менее отвратительных подельников.

Но если б тем и кончилось, никакой ажитации бы не возникло. Сюрприз поджидал майора Капнистова, который обыскал карманы найденного бездыханным преступника и наткнулся на обрезок белой ленты – в точности такой, какую изъяли из кулака бедной девушки. Вот это уже был не пустяк! Майор, вооружившись лупой, разобрал финальную часть послания. Она гласила: «…Германштадт, а войско Гёргея 3 июля будет в Мишкольце».

Это произвело эффект разорвавшегося пироксилинового снаряда, особенно последние семь слов. Паскевич был осведомлен о том, что главная армия повстанцев – та, с которой и предстояло генеральное сражение, – движется левым берегом Дуная на восток к Пешту. Генерал-фельдмаршал предполагал встретить ее у Вайцена, где и решить судьбу всей кампании. Уже составлялся план битвы, подтягивались резервы, и вдруг – Мишкольц! Это меняло все расчеты.

Паскевич срочно созвал своих генералов, штаб заседал четыре часа. Спорили до хрипоты. Одни говорили, что нельзя доверять сведениям, полученным таким странным путем от какой-то дамочки, которая ни уха ни рыла не смыслит в военном деле. Другие, напротив, утверждали, что судьба дает замечательную возможность разбить армию Гёргея одним ударом.

Затея выглядела до того соблазнительно, что слюни текли. Пропустить венгров к Мишкольцу, который был оставлен русскими за ненадобностью еще 26 июня, и ударить им в тыл. Гёргей едва ли ожидает, что русские вернутся сюда, а значит, и не готовится к сражению на этом участке. Появление неприятеля будет для него как снег на голову. Более всех ратовал за такой маневр полковник Хрулев, начальник аванпостов, известный храбрец и забияка.

Чтобы прекратить затянувшиеся споры, Паскевич вызвал на заседание штаба Максимова, которого спросили, не имеет ли его супруга склонности к розыгрышам. Максимов, зеленея от злости, объявил, что Аните можно верить безоговорочно. Лично он бы, ни секунды не колеблясь, повел войска на Мишкольц и покончил с Гёргеем. Это открытое и прямое заявление решило вопрос. Паскевич отдал приказ двигаться к Мишкольцу и готовиться там к баталии с полками Гёргея. Осторожности ради решил замаскировать отход, оставив близ Вайцена отряд генерала Засса.

Думы Максимова занимал в этот исторический момент вовсе не Вайцен и не Мишкольц, а расположенный куда южнее Германштадт, где, как теперь стало известно, томилась в застенках Анита. После того как прения были окончены и генералы разошлись, Максимов попросил Паскевича отпустить его восвояси, напомнив, что граф так и собирался поступить в первый же день их знакомства в Токае.

Но Паскевич сказал властно, что муж самоотверженной разведчицы должен остаться при армии еще дня на два. Взамен пообещал сразу после разгрома венгров прикомандировать его к 5-му корпусу генерала Лидерса, который был направлен как раз в Трансильванию, где и располагался Германштадт. Еще посулил дать генералу приказ, в котором особо прописать меры по усиленному розыску и освобождению госпожи Моррьентес.

Максимов понял: генерал-фельдмаршал, дав согласие на проведение операции под Мишкольцем, все ж не до конца верит в правдивость данных, переданных Анитой. Это было возмутительно. Максимов, еле сдерживая гнев, сказал, что на условия согласен. Готов выполнить любое поручение его сиятельства и в первых рядах атаковать венгров под Мишкольцем. Но Паскевич отправил его не в передовые части, а в арьергард к Зассу, чем вольно или невольно нанес еще одно оскорбление гордому инженеру.

Знал бы Максимов, что получает назначение на самый огненный рубеж! Едва неповоротливое тулово русской армии развернулось к востоку, как из-за карпатских отрогов вынырнули сорок тысяч Гёргея, готовых вонзиться в хвост неприятельской колонне. Предусмотрительность Паскевича предотвратила катастрофу. Отряд Засса принял удар на себя. Он был прижат к горам Насай в крайне неудобной позиции и окружен многократно превосходящими силами противника. В ходе ожесточенной рубки враг был задержан, что позволило перебросить к месту боя подкрепление. Гёргей отступил. Потери русских в той схватке составили около четырехсот человек – такого урона им здесь еще не наносили.

Максимов, ошарашенный появлением армии Гёргея там, где ее не ждали, отражал натиск вместе со всеми, уцелел чудом. Сразу после боя его, измотанного, оцарапанного пулями и саблями, с трудом держащегося на ногах, доставили в штаб. Генерал-фельдмаршал был мрачнее тучи и метал молнии.

– И что вы теперь скажете, милостивый государь? – захрипел он, уставясь на Максимова близорукими глазами. – Мы прозевали удар в спину! Мало нам холеры, так еще теряем людей из-за каких-то глупых каракулей на ленточках!

– Ваше сиятельство, – осмелился возразить Максимов, – Анита не могла это выдумать. Тут что-то другое… Ошибка, недоразумение… или майор Капнистов неверно прочел конец записки…

– Ни о каких записках я больше слышать не желаю! – Генерал-фельдмаршал сощурился. – А может, это тоже диверсия? Как с холерой, а? Вы нарочно ввели меня и весь штаб в заблуждение, придумали мифическую жену, которая якобы что-то там разузнала и шлет нам депеши…

– Никак нет, ваше сиятельство! – выпрямился Максимов. – Как вы можете такое подозревать?!

– Могу. – Паскевич отошел к столу, бездумно поворошил лежавшие там бумаги. Обронил, не оборачиваясь: – Ступайте. Утром решу, что с вами делать. Отдать бы вас сразу Капнистову, но мне доложили, что под Вайценом вы дрались лучше всех…